Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

В последних письмах моих были исключительно отклики на твои письма. Сегодня напишу о своей жизни здесь. Я прочел два современных романа: Ильин «Большой конвейер»[709] и Капица «Боксеры»[710]. В обоих романах есть бодрость, свежесть, есть кое-что и от реализма. В «Большом конвейере» я нашел отзвуки на мое увлечение стройкой. Эти переживания — плана, темпов, ритмов, труда и т. д.

Здесь, на 189 кол., много тусклее, чем на 16^ой

. Но все же я улавливаю и здесь. Но здесь меня радуют и последствия наших трудов. Вот два дома уже заселились. На стройке появились дети. В сараях — гуси, утки, куры, а над ними кружит коршун. Женщины выносят в помойные ямы свои ведра. А еще так недавно я отпускал на эти ямы тес и подвозил балласт и цемент для их бетонирования. С маленьким пятилетним Вовой я подружился. Зовет он меня, конечно, «дедушкой». Я спрашивал своих товарищей по работе — чувствуют ли они радость оттого, что наш труд перешел теперь в быт. На меня смотрят с недоумением. Разве, мол, есть здесь чему радоваться. А насколько же у этих людей из народа, но отколовшихся, так или иначе, от него (я говорю о десятниках и канцеляристах, о так называемых «придурках»), бедна эмоциональная жизнь! В основе остается все-таки выпивка и «баба», связь с которой переживается как нечто сладостное, но вместе с тем принижающее женщину. Вот этот оттенок насилия, надругательства — он и составляет смысл матерщины. Недавно у меня вышло столкновение с некоторыми из товарищей из‐за дневального. Меня возмущала грубость их обращения с этим стариком-инвалидом, страдающим сердечными припадками. Я сдерживался, так как мое положение единственного интеллигента заставляет держать себя в тени. Но на днях я не выдержал и высказал свое мнение о них. Мне ответили, что раз я живу с ними, то я должен бросить свой аристократизм и стать демократом. Я взволнованно ответил, что грубость с одной стороны и уважение к человеку — с другой не есть классовая особенность, а признак культуры, обязательной для всех. Демократизм же заключается в том: если хочешь от подчиненного вежливости, будь сам вежлив с подчиненным, если говоришь на «ты», то даешь им право так же говорить «ты», а одностороннее «ты» изгонялось в передовых кругах еще до революции. Разговор оборвался. Да, чувствовать себя белой вороной или «гадким утенком», но уже без лебединого будущего тяжело.

Видишь — прогресс — достал перо и чернила.

Возвращаясь к «Большому конвейеру» и «Боксерам»: при этих достоинствах оба романа построены на внешней характеристике людей, на их внешних обнаружениях, без развития характеров. Конец «Конвейера» — путешествие по Волге и дискуссии наивны, претенциозны и, по существу, несодержательны. Мне это кажется типичным. Прочел обе вещи с живым интересом. Из присланных тобой книг особенно обрадовался «Без родины»[711]. Я читал эту вещь в 1913 г. в Норвегии[712]

.

В нашей колонне теперь за особую цену можно заказывать блюда. Сегодня я ел два пирожка с морковкой и суп из картошки (свежей) с кусочком мяса. Стоило это 1 р. 15 коп. Ввиду чего просьба — сократить посылки и немножко прибавить денег (рублей 15 в посылке раз в месяц).

У нас колонны сворачивают работу, и их этапируют в другие места Дальнего Востока. Мы, вероятно, еще месяца два пробудем здесь. Погода чудесная. Я вчера в перерыв между приемкой материалов снял с себя не только свитер, но и рубашку и так на солнце просидел минут 40. Сегодня у меня большая радость — с этапа прибыл летчик — помнишь, с которым я расстался на 16^ой колонне. Я тебе о нем писал. Мне теперь не будет одиноко. Я обрадовался ему, как другу.

Но у него большое горе — он не получает известий из дому с начала августа. У меня к тебе просьба, если сможешь найти время, побывай у его жены и выясни, что случилось. Сообщи мне. Он совсем удручен. К нам часто сюда приходят запросы родных, через начальника отделения, когда они долго не получают писем. Их адрес: Ленинград. шоссе. Д. 36 к. 174, 2ой флигель во дворе, средний подъезд. 2ой этаж, Анна Алексеевна Ковалькова. А знаешь, повар тоже уже несколько месяцев не имеет известий от жены. Но он другого склада и утешился с другой. Грустно.

Ну, пора кончать. Целую тебя крепко. Я все еще полон твоими последними письмами и письмом Сережи.

Твой Коля.

Начальник III части мне сказал, что с его стороны не будет возражения на свидание. Но меня-то уже здесь не будет. Весной будем живы — подумаем об этом опять.

Сегодня Октябрьская годовщина. Помнишь, как ты и Сережа были вечером на Воробьевых горах и любовались Москвой.

Нам дали выходной день.

12 ноября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая моя Сонюшка, вот и праздник прошел. Пришла почта, но без письма от тебя. Утешило письмо от Т. Б., тронувшее меня своей подлинно сестринской нежностью. Сообщает мне, что Сережа освобожден из‐за пальца на правой руке. Я очень рад, что это так, а не то, что он не взят в армию из‐за своего отца, бросающего и на него тень.