Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Какой я пережил снова подъем после твоего письма, копию которого пересылаю тебе. Я хочу копии нескольких твоих писем переслать тебе. Я хочу, чтобы они лежали с моими письмами и сохранились. Я так опасаюсь за сохранность твоих писем.

Ты не совсем поняла меня. Я, конечно, понимаю, что твой подъем связан с надеждами, рожденными пересмотром дела. Я только увидел в нем и твою жизненную крепость. А мне так хочется верить, что в тебе и независимо от меня есть достаточно воли к жизни. Мне слишком грустно думать, что моя смерть может надорвать тебя. Для себя же я хочу только одного, чтобы я жил в твоей памяти, чтобы ты чувствовала, что моя любовь осталась с тобою.

В одном из последних писем ты ставишь вопрос — может быть, и правда, что было бы лучше, если бы я умер тогда в Коктебеле, было бы закономерней. Да, лучше в том смысле, что ты была бы со мной, что моя тень не лежала бы на жизни детей и, наконец, что мои другие дети — мои книги, книги, рожденные мной, — смогли бы жить. Но, Сонюшка, ведь я тебе уже писал и еще раз напишу — все пережитые страдания — искупаются в моих глазах тем, что я здесь, в заключении, узнал так любовь твою, узнал так тебя, такие твои стороны, которых я не знал раньше и которые я, может быть, ощутил в тебе в Фирсановке и у тебя в комнате 3 мая 1934 г. Когда я во всей полноте ощутил тебя и склонился душой перед тобою. Но это была тогда пророческая интуиция.

Ну, Сонюшка, уже совсем поздно, — встать придется при звездах. Будь сейчас спокойна. И здоровье мое, и положение здесь, и быт вполне удовлетворительны. А душевное состояние от твоих писем, и от писем Сережи, Танюши и Тат. Бор. посветлевшее и умиротворенное. Как рад я, что могу тебе написать успокоительное тебе письмо. И как хорошо, что ты, зная, что я пишу правду, не можешь не поверить мне.

Из твоих книг перечел «Без родины». Какая значительная книга, полная какого-то индусского страдания жизни и мягкого скандинавского лиризма. Не все в ней ясно, но в ту эпоху импрессионизма к этому не стремились. Спасибо Катюше. Целую тебя крепко, моя любимушка.

Твой Коля.

Наш новый адрес: ДВК Приморская Ж. Д. ст. Уссури. Почт. ящик 210/19.

20 ноября 1939 г. Лесозаводск

Дорогая моя, любимая моя Сонюшка, посылаю тебе еще копию одного из моих любимых писем, озаривших мою печальную жизнь. Вчера получил сразу 4 письма от тебя — последнее от 1^го/XI. Как видишь, опять дошло быстро. Я надеюсь, что мои последние письма не огорчают тебя. Как бы хотелось мне повидать тебя в твоем новом вишневом платье и пойти с тобой в Художественный театр на «Три сестры» (я читал об их возобновлении). Сообщи мне, над какой именно темой работает Лёля и как ей, вероятно, трудно без знания древнегреческого языка! Меня очень огорчило, что Дмит. Петр.[717] ее принял нерадушно. Как жаль, что ей не пришлось побывать в Ленинграде и у Ивана Михайловича.

«Эгмонта»[718] я помню хорошо. Это первая вещь Гёте, которую я читал, и читал ее по-немецки, слова Клары[719] (так, помнится, звали героиню). Ты не сообщила, в чем была сущность Вашего спора о Пушкине. Казалось бы, что я должен был бы быть по взглядам ближе к твоим оппонентам, но меня очень радует, что ты ближе ко мне. Вот и вопрос о роли детей в семье. Я придаю ей исключительно большое значение. Ты это знаешь. Но знаешь ли ты, что мне так дороги все те моменты и в нашей жизни, когда создавалась у нас гармония с Сергеем. Помнишь, ты играла иногда нам Шопена и его любимую вещь. И последний вечер нашей жизни — был тоже полон лада. Помнишь, он был болен и просил тебя поиграть, но ты устала и тоже прилегла. Он еще показывал портрет девочки с красивыми волосами — что тебе понравилась. Как всегда, твоя радость за его успех волновала меня! И вот это письмо о твоем посещении Детского Села — одна из самых светлых минут моей жизни после ареста. А какие глубины души раскрываются в любви к детям!

Татьяна Борисовна и мне очень хорошо о них написала.

В следующем письме хочу тебе опять написать о своей жизни здесь. Как ни сера она, но все же тебе интересно узнать новые детали. Прочел очень милый роман Пристли «Они бродят по городу»[720]

. Судя по «Литературной газете», этот автор начинает и у нас пользоваться популярностью. Всегда с большим интересом читаю присылаемые тобой газеты. У меня очень большое огорчение. Дал я одному из расконвоированных, у которого брал книги, своего Пушкина, и его у него стащили. А я так любил этот томик!

Вышли мне, пожалуйста, кальсоны. Я никак не могу получить казенных. Ну, уже поздно, и меня клонит ко сну. Спи и ты мирно, целую тебя.

Твой Коля.

24 ноября 1939 г. Д. В. К. Приморская Ж. Д. ст. Уссури.

Дорогая моя, любимая моя Сонюшка, какая у меня сейчас хорошая полоса! Еще письмо от тебя. Я совсем ожил. Мне недавно говорит один работяга: «Отчего Вы всегда такой веселый?» (Это, конечно, не так, но интересно, что я могу кое-кому таким казаться.)