Николай Анциферов. «Такова наша жизнь в письмах». Письма родным и друзьям (1900–1950-е годы)

Письмо писано в марте, а когда он умер, как он жил последнее время, где похоронен, я ничего не знаю. Все это еще более сгущает мрак моего горя.

Все Ваши сослуживцы ГЛМ вспоминали Вас на митинге 1‐го мая и просили передать Вам сердечный привет.

Ваш Н. Анциферов.

12 июня 1942 г. Москва

Глубокоуважаемый и дорогой Владимир Дмитриевич,

Ваше письмо очень тронуло меня. Оно мне напомнило Вашу доброту ко мне, которую Вы проявили и осенью 1937 года, и в моих хлопотах о моей комнатке (теперь, конечно, погибли и архив, и библиотека) и о многом другом[736].

Я восхищаюсь Вашей крепостью и бодростью, но сам я еще не перешел каких-то граней личной жизни, я несвободен от нее, и крушение личного невольно настраивает меня и относительно будущего недостаточно светло. Однако, к счастью, эта подавленность не подорвала моего желания работать в сознании, что работаешь для будущего. Я сейчас углубляюсь на досуге (он не велик) в эпоху Герцена. Собираюсь писать диссертацию. С прежней любовью читаю лекции в лазаретах и военных частях (в окрестностях Москвы). Во всем этом черпаю силы для борьбы за жизнь. Общение с тяжелоранеными учит многому хорошему, а то, как меня провожают[737], дает большое удовлетворение. Это мое маленькое дело, нужное жизни, нужное великим дням нашего грозного времени.

Еще раз спасибо.

Ник. Анциферов.

7 марта 1945 г. Москва

Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич,

Посылаю Вам, как обещал, Ваши рецензии, найденные мною в архиве. В них особый интерес представляет Ваш отзыв[738] о письмах Вырлиной, крепостной девушки, описанной в «Былом и думах».

Когда Вы были в Литературном музее на вечере памяти А. Н. Толстого[739]

, я выразил свою радость, что Вы не забываете нас[740]. Эти слова были Вам неприятны, и Вы ответили мне, что всегда приходите в ГЛМ как к себе. Вот это и радует меня, потому что я всегда мыслю наш музей как Ваше детище, так же мыслят все, кто знает его историю.

Всегда, когда начинаешь сомневаться в дальнейшем успешном развитии нашего музея, хочется зайти к Вам, чтобы посоветоваться с Вами. Но меня всегда останавливает боязнь побеспокоить Вас.

Я очень огорчен, что мои слова были Вам неприятны, что Вы могли их как-то истолковать совершенно вразрез с моими мыслями. Там более мне это неприятно, что Вы всегда так отзывчиво относились ко мне.

С сердечным приветом,

искренне уважающий Вас

Н. Анциферов.

4 октября 1945 г. Москва

Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич,

До меня дошли слухи, что Вы вновь возглавите наше издательство. Этот слух очень обрадовал всех Ваших старых сослуживцев.

Письмо Ваше получил. Я, конечно, не стал бы печатать своей статьи в другом издательстве, если бы у меня была какая-нибудь тогда надежда на возможность напечатать ее в издательстве ГЛМ. Идея сборника, посвященного Герцену, явилась у Бориса Павловича Козьмина[741] уже после того, как я сдал статью в Вестник Академии. Помните ли Вы, что это письмо к Герцену организаторов Конгресса Вы разрешили мне напечатать в «Литературном наследстве» и она не была напечатана в 1940‐м г. из‐за того, что в моей статье была цитата, направленная против немцев[742]. Мне сказали тогда в «Литературном наследстве», что с печатанием нужно подождать. Вот я и ждал 5 лет. Мне кажется, что мысли Герцена о том, что все лиги мира — пустое место, если они сами не обладают вооруженной силой, — теперь кстати напомнить. Это поняли через ¾ века.

Мои слова о том, что Герцен один только «говорил по-русски», относятся к тексту, где сказано, что Бакунин не говорил как русский и что Европа понимает нас по-польски[743]. Я не знаю ни одного русского, кто в то время проповедовал на Западе о ценностях русской культуры, кто боролся против расистских идей, направленных против русских, кто вообще перед Западом стоял на страже достоинств русского народа. Все названные Вами революционеры были хорошие патриоты, боролись за свободу и благо русского народа. Но никто из них не сделал и не сказал то, что сделал и сказал Герцен.

Разве это не так?

С сердечным приветом,

Уважающий Вас Н. Анциферов

31 мая <1946 г.> Келломяки

Глубокоуважаемый Владимир Дмитриевич,

Простите, что отвечаю Вам в общем конверте и на клочке бумаги. Здесь, в Келломяках, я очень стеснен[744]. Выставку «Советские писатели»[745] считаю также весьма необходимой. Мы же должны откликнуться на 30-летие Советской власти.

Но я не имел в виду принять участие в этой работе, т. к. на мне уже очень много обязательств в отношении нашего издательства. Эту работу должен сделать наш отдел Советской литературы. И если бы даже смог за нее взяться, я думаю, они были бы очень недовольны.