Что с ними делать, я не знала. Кругом несколько хмелели сидевшие за столом гости. Сын Джексона тоже пил изрядно. И я решила его спутников напоить. Коньяк и кока-кола приблизительно одного цвета. Мне наливали кока-колу, им – коньяк. Все происходило тихо и незаметно. Мои кавалеры удивлялись, как ловко я пью. Не могли же они отставать. Ко второй половине вечера всю троицу пришлось деликатно убрать. Прием оказался довольно трудным.
Как я переводила устно? Учитывая, что я попала на процесс прямо со студенческой скамьи, вряд ли мой перевод был очень свободным и хорошим. Думаю, что письменный перевод был лучше. Но, конечно, по прошествии стольких лет судить не могу. Очевидно, меня понимали. С иностранцами приходилось много общаться, и они ко мне хорошо относились. Немецким языком я практически не пользовалась. Под влиянием войны у меня выработался против него внутренний протест еще в школе. С французами болтала, благо учила французский еще в детстве. Удивительно, что у меня не сохранилось никаких конкретных впечатлений от англичан.
Незадолго до «признания» нашего мажордома у нас был вечер, на котором присутствовали члены нашей делегации. Иностранцев не было. Стали танцевать. Лучше всех, как я писала выше, танцевал Гришаев. У кого-то оказался чуть ли не полный комплект пластинок Лещенко. Мы их часто слушали и очень любили. О судьбе Лещенко, его предательстве и смерти в лагере нам рассказали.
В тот вечер среди моих партнеров оказался Александров. Если взяться описывать его стиль, вряд ли можно подобрать более точное определение, чем «прыгал как коза».
Танцевали в широкой, длинной гостиной, примыкавшей к столовой и упиравшейся в библиотеку. У одной стены находилось огромное (от пола до потолка) зеркало в массивной резной золотой раме.
Едва мы с Александровым «проскакали» мимо зеркала, как оно рухнуло всей своей массой поперек гостиной. Все оцепенели. Опоздай мы на 2–3 секунды, и от нас остались бы одни переломанные кости. Самое интересное заключается в том, что зеркало не разбилось.
Говорили, что приспособления, на которых оно держалось, были подпилены.
В «Доме Руденко» вообще происходили, подчас, странные вещи.
Тот же мажордом рассказал, что до прихода Гитлера к власти особняк принадлежал банкиру-еврею. Нацисты банкира, естественно, упрятали в концлагерь, и о его судьбе никто ничего не знал.
С момента своей постройки вилла принадлежала торговцу хмелем Антону Штейнлейну, который в 1931 году покончил с собой (причиной обычно называют финансовые проблемы, связанные с кризисом, и долги, в которые он залез как раз из-за строительства виллы). В 1936 году его жена и дочь бежали в США.
В особняке поселился штурмбаннфюрер СС. В самом конце войны, когда союзные войска стремительно наступали, не останавливаясь, эсэсовец будто бы повесился в библиотеке. Ходили слухи, сообщил мажордом, будто в доме изредка появлялось приведение, как правило, перед какой-нибудь бедой.