Но тогда была война

Лида слегла 1 мая 1994 года и уже не вставала до последнего своего дня, до 31 августа. Я понял, слагать-то их решил я главным образом для тех, кого уже нет: за два месяца до кончины Жени в Моршанске простились с Валентином, старшим двоюродным, который был нам как родной.

А как же, спросит кто-нибудь, ваш читатель? Я понимаю, есть он, мой читатель, но каждый сочинитель, когда пишет, наверное, в первую очередь видит перед собой одного-двух самых близких людей, которым он адресует прежде всего свое произведение. А все остальные — потом, встреча с ними — как само собою разумеющееся событие. Так считаю и я. И жить было так тяжело, что не до ночных корпений над столом. Меня словно отбросило взрывом. Будто рухнула стена в доме (братья и сестры — стены, меня хранящие!), и я один остался на ветру, на сквозняках жизни…

Но время лечит. Боль утихает. Жена и сын — мои опоры, мои стены, они держат меня. И постепенно я стал возвращаться к начатому. Не жалею, что уже не успел к дате — к 50-летию Победы. Хотя такие даты в сроке жизни одного человека не повторяются. К этому празднику я смог издать за свой счет маленькую книжечку стихов "Обелиск на ладони", в ней я собрал почти все поэтические строки о войне, включая страницы из рукописи, пролежавшие в издательстве "Советский писатель" 15 лет (1978–1993 гг.).

Казалось, я свою юбилейную посильную программу выполнил; были выступления, дарения ветеранам "Обелиска".

Чего ж еще надо? Но вот гляжу на обложку, а червяк душу точит и точит: зачем бросил? вернись, допиши, дострой свой обелиск памяти о той войне. Выруби сам свою глыбу, пусть найдется ей место в общем памятнике. А не отыщется, пускай останется отдельным камнем во поле чистом. Источится ветром, дождями, жарой да морозами — почвой станет, и прорастут в ней семена памяти, взойдут цветами простыми. Но в каждом лепестке будет слово. Твое слово…

Ну вот, завернул я на метафорах в сторону, с пути сбился. Надо возвращаться.

А возвращает меня сильнее всего вот такая мысль: с чего же все-таки взялся я за эту тему? Разве не о чем больше писать? Эта "мысля" точила меня, подтачивала давно. Я все искал простой, а не философский ответ на собственный вопрос. Спросил себя прямо — прямо и ответь. И вот на днях высветило: схожесть жизни! И от этой мысли даже похолодело все внутри: ну ладно, парень, не перегибай! Так уж сейчас кисло живешь, что такие аналогии напрашиваются?

Нет, живу не кисло и на поклоны к партначальству не хожу, слава Богу, и за каждое слово ни перед кем, кроме самого себя, не отчитываюсь. Сам себе и главлит, и редактор, и народный контроль. И вот, спасибо и за это, сам, за свой счет книжку стихов выпустил. И еще издам, дай только деньжат подкоплю. Ну и что ж, что тираж всего одна тысяча экземпляров. Может, третья-четвертая на все 100 тысяч потянут…

Но живу-то в тревоге. А недавно, в феврале, проснулся от удара редкого в это время грома. Бушевала над Сокольниками метель, и вдруг прогремел гром. И я пробудился с ощущением незабытой страшной августовской тревоги сорок первого года. Слышался к тому же еще какой-то непонятный протяжный гул. "Хейнкель!" — то есть я так тогда, пятьдесят с лишним лет назад подумать не мог, но звук был тот же…

И как гром ударила мысль: и сейчас живем, как в войну…

Ну что ты фигню какую-то городишь, пытался я спорить с самим собой. Но спор был неубедителен. Хотя сравнение, любому очевидно, смешное и бесполезное, на первый взгляд.

Но схваченное ощущение аналогии стало расти, заполнять душу, сознание, отвлекать. Нет, я решил, надо разобраться. И для начала вернуться к своим заброшенным запискам-мемуарам. Ты только начни описывать то время, и сразу убедишься, что совершенно не прав!

Ладно, я вернулся. И убедился, что прав. Но свои доказательства хочется отложить на финал, на последние страницы. А может быть, они и не нужны вовсе. Присмотритесь к прожитым годам, и вы согласитесь со мной. А сейчас я больше не хочу отвлекаться от воспоминаний.

Итак, война влилась в меня звуком необъятной тревоги…

Здесь я опять поставил точку на пять с лишним лет. И все-таки сейчас, в мае 2000 года, решаюсь продолжить и завершить работу. Непростительное молчание, непростительное. Но все это время я вспоминал и думал. И родились кое-какие стихи, которые я сегодня, при перепечатке законченной рукописи поставил в конце, они там к месту, они дали и название моему незатейливому сочинению.

КАК НАЧАЛОСЬ

Не с обрушающего крещендо "Священной войны" в исполнении Ансамбля Красной армии под руководством Александрова. Это потом. Не с обугливания краев довоенной фотокопии мирной жизни счастливого семейства. Это кинематографическая метафора, сочиненная мною во время учебы во ВГИКе. Настегивает лошадь, стоя на телеге, сосед и дико кричит: "Война! Война!", сворачивая на полном ходу в наш переулок. От натяга поводьев лошадь оскаливается, обнажая здоровенные желтые зубы, и многим кажется, что страшный крик "Война!" несется из черной тьмы лошадиной пасти. Эта сцена моей повести "Женькина война", написанной через 31 год после Победы. Как же?