Но тогда была война

С балкона открылся вид на сад перед домом. Сирень и акация вдоль переулка, по улице клены и акация, по правой стороне — пусто, граница с соседним участком дома номер 201, и совсем справа, в край террасы угол черной крыши нашего сарая. Вон, слева, у забора, — двуствольная раздвоенная от корней береза в виде буквы V — высоченная! Перед ней яблоня — белый налив, два кривоствольных деревца белой махровой сирени. Толстая ветка у одного деревца росла почти горизонтально, и мы на ней кувыркались, полируя кору до блеска. В центре сада — старая яблоня, какой-то зимний сорт, мы не давали плодам вызреть, объедались кислятиной вопреки всем увещеваниям взрослых.

Незадолго до сноса дома я приехал из Москвы в гости к Зое и Олегу, ее мужу. Стоял теплый октябрь. С грустью прошелся по саду, ушибая носками ботинок густую траву. Возле старушки-яблони случайно поддел спелое упавшее яблоко. Поднял его, красно-зеленое, надкусил, приготовился по старой памяти сморщиться от кислоты. Но яблоко оказалось на удивление вкусным. Ох ты, нетерпеливость молодости! В своем саду на участке я приучил сына Ваню не трогать неспелое, терпеливо ждать, когда можно будет наслаждаться зрелыми плодами.

Дайте хоть чему-нибудь созреть! — вспомнил увещевание мамы. Но нас не останавливала даже дяди Лешина партийная строгость, хоть мы его и побаивались. Действительно: дайте хоть чему-нибудь созреть. Мудрость родительских слов познается позднее.

За яблоней виднелась изуродованная бомбоубежищем крокетная площадка.

Клены закрывали проезжую часть улицы, булыжник поблескивал на солнце сквозь листву, дальше канава и линия с паровозами, там эшелоны, солдаты бродят вдоль вагонов, жгут костерки на откосе насыпи, что-то варят в котелках.

Побежали смотреть место, где прятались от бомбежек. Но по пути пришлось в сенях поднять крышку погреба, чтобы заглянуть в его темное чрево. Стенки осыпались, пусто, ничего интересного. Зоя показала пальцем вниз и загудела: у-у-у, там бубука, кукаша. Я поежился. Этой самой бубукой меня припугивали все кому не лень.

Убежище оказалось ямой с водой. Конечно, накат разобрали на дрова. В стенке ямы зияла дыра, торчал кусок доски. На нем сидела большая противная зеленая лягушка. У, какая ляга, она тебя съест, опять припугнула меня сестра. Я кинул в страшилу комок глины, она нырнула в воду и исчезла. Вскоре отец засыпал яму, но былой ровности под игру в крокет не добился. Да и где он нынче, крокет. Тоже, наверное, спалили в печке. Какие претензии? Странно, но за все последующие годы никому, почему-то, не пришло в голову перекопать площадку под картошку. То ли глина сплошная не вселяла надежды, то ли рука с лопатой не поднималась на память о мирной жизни.

Шурша травой, бродили дети по саду. Осмотрели два чахлых куста крыжовника — нет ничего, урожай собран досрочно. Вот вишня с наплывами смолы; Зоя отломила, дала всем по кусочку пожевать. Ой, как вкусно! А вот ива! А под этим кустом Маруська спала во время ночных тревог, а здесь зенитка стояла…

От переулка к сирени подошел солдат, стал обламывать ветки. Мы к нему. Сухонькие, я только сухонькие, для костра, миролюбиво объяснил дядька в шинели, для растопки. Мы наблюдали, как он выламывал отмершие веточки и складывал их пучочком в ладони. Все было интересно, и все для детей было своим и незнакомым. Другая жизнь…

ПОШЛО-ПОЕХАЛО

В Моршанск ушло письмо с сообщением о нашем благополучном возвращении. И там созревала программа действий. И однажды поздней осенью по первоснежью прикатила тетя Маня с "товаром": заревел на улице студебеккер с кузовом под брезентом, завернул к нам в переулок, едва вписавшись в его границы, и, круша своими американскими колесами молодой снежок и проламывая глубокую колею, остановился напротив дома. Из кабины выпорхнула хмельная наша красавица Цыганка в шубе нараспашку, в пуховой шали, губы накрашены, зубы-жемчуга всем напоказ: здрасьте, гостей не ждете?! Мы были на улице, шарахнулись сперва от машины, потом кинулись к тетке. Ой, как Лидочка выросла, ой, как Юрочка вырос, а это кто же, неужто Женечка? — ах и ох. Вышла мама, выползли соседи напротив, ребятишки Ивановские полураздетые выбежали на крыльцо.

За теткой появился рослый капитан, шофер пошел расчинять задний борт. Бело-розовые бараньи туши потащили в сарай — "товар", гостей пригласили в дом. Появилось угощение, Цыганка благодарила офицера, твердила маме, что он — вылитый твой Мишка Благодарский, мама смущалась, краснела, сестра налила ей рюмочку: Клаш, выпей за встречу, за Мишку твоего. Мама махала на нее руками, стучала пальцем по языку, молчи, мол, ненормальная. А че? Иван Палыча ведь нет. Да будет тебе, балаболка, увещевала мама сестру. Маруська подмигивала капитану и оставляла его ночевать; он оглядел скудные метражи с кучей народу (мы уже перебрались в нашу комнату): где ж тут ночевать — отнекивался, надо в часть, у нас режим, мы поедем.