Но тогда была война

До сих пор каюсь и не могу понять, за что я так приложил своего друга Витьку Проскурякова, хорошего и доброго толстогубого мальчишку. Он обиделся, заплакал и полез драться. Попался я на поиске рифмы. Как говорится, от рифмы не уйдешь. Ох, беда с этими поэтами.

Нам полагался бесплатный школьный паек. Большая перемена. Мы выстроились перед окошком буфета, как перед кассой во время получки. И каждому из окошка подавались осьмушка черного хлеба, присыпанная ложечкой сахарного песку или нагруженная двумя-тремя конфетками-подушечками, моими любимыми, или разноцветными горошинками, "голенькими". И мне всегда хотелось сохранить конфетки для мамы, и всякий раз они исчезали у меня во рту. Однажды я долго болел и получил за пропущенные дни буханку черняшки и кулек из газеты со сладким горошком. Домой принес общипанную буханку и пустой кулек. И то хлеб, сказал кто-то, эх ты, Руя!..

Помню класс с железной печкой,

Школы старенькой тепло.

Помню первое словечко,

Что в тетрадку с губ сошло.

И скрипел пером упрямо

По линеечкам косым,

Выводил старался: "Мама"

Стриженный под нолик сын.

А в кармане, в хлебных крошках,

Ждал остаток от пайка:

Три конфетинки горошком -

Маме к чаю от сынка.

Школу ту давно сломали,

Но сквозь жизнь как боль-слезу

Три конфетинки я маме

Все несу — не донесу…

Я любил, и сейчас люблю, только уже в памяти, нашу двухэтажную бревенчатую школу, ее двор и сад, разбитый перед ней. Яблочка из него не попробовал ни разу. Так и вижу ее в глубине сада, родную деревянную сквозь красные яблоки на ветках… Ее уже давно нет, как и нашего дома. "И по старым домишкам пролегла магистраль", а живы ли деревья, которые мы сажали вдоль Седьмого проспекта перед ней? А потом и вдоль Пятого перед Перовской неполной средней школой номер семь?

Но хочу вернуться в переулок, в наш дом.

ДЕЛА ДОМАШНИЕ

Когда я прибыл из Моршанска, в комнате тети Симы пищала малютка Дора, тайный плод любви Серафимы и Ефима. О краже и не вспоминалось: следы ограбления заместились следами благоденствия. Да много ли трудов надо потратить, чтобы набить добром такую комнатуху? А Дорины родители делать дела умели. Бой-френд тети Симы так и остался приходящим папочкой, жена, наверное, все болела, но вклады он сделал немалые, потому что впоследствии Симка выменяла где-то на первом или втором проспекте свою конуру на полдома с террасой, с хорошей, конечно, приплатой, и распрощалась с нами. Но вот мне помнится.

Дорка росла капризным и закормленным дитем, икру черную отвергала с воплями, шоколад выплевывала. Мать ее нашлепает до ора, а она все равно не ест. Но девчонка она была добрая, общительная, любопытная, веселая и по малости лет простодушная.

ТЮРЯ

Тетя Сима кормит Дору

Шоколадом да икрой.

Мы столпились в коридоре,

Наблюдаем за "игрой".

— Мой брильянтик, мой алмазик,

Мой хрусталик, мой глазок,

Ну глотни хотя бы разик,

Ну глотни еще разок.

Доре в горе это слушать,

Возит ручкой по лицу

И на мамины воркуши

Отвечает: "Не хоцу!"

Нет терпения в запасе -

Симку ждут ее "дела".

Симка в трансе и в экстазе

Закусила удила:

— Ешь, негодница, мерзавка!

Ешь, отродье, ешь, шпана!

Заточу в чулан до завтра!

Ешь, тебе сказала, на!

Дора выпустила слезы,

Возит ручкой по лицу

И на мамины угрозы

Отвечает: "Не хоцу!"

Мы — тетьсимины соседи,

На штанах — шпагат узлом.

Нам с такой шикарной снедью

Сроду в жизни не везло.

Симке не переносима

"Сцена мертвая" в дверях.

Смотрит косо тетя Сима

На соседкиных нерях:

— Прокорми такую свору.

Накашляли нищеты…-

И с колен сгоняет Дору:

— Поиграй-ка с ними ты…

Вроде пир горой и не был,

И не пичкали красу:

Лупит Дора с черным хлебом

Подржавевшую хамсу.

Тетя Сима трехдюймовкой

Вдруг бабахает в дверях:

— Ну-ка марш домой, чертовка!

Отравилась!.. — Ох и ах…

— Вот за все твоя награда!

Я несу, рискую… Вот!

Ты же всяческую падаль

Норовишь засунуть в рот!

И за что только Всевышний

Наградил меня тобой!.. -

Битый час за стенкой слышим

Мамин крик и дочкин вой…

И в тепле они, и в тюле,

А у нас в меню всегда

Завлекательная тюря,

Преотменная еда.

И опять качает в дочку

Тетка черную икру…

Вспомню все. Поставлю точку.

Тюрю съем. И рот утру.

Дядя Миша-хохол прижился у Катинихи, она родила ему Юрку. Он рос малюсеньким болезненным лилипутообразным человечком. Вот, говорили бабы, водочка-то до чего доводит, не растет малец совсем. А впоследствии появился у них на свет Витька, тот вовсе был гномиком. Зачем же пьют и рожают, пьют и рожают, сладу с ними никакого нет… А до войны-то какая была красавица, справных детишек приносила…

А на Украине у хохла остались жена и дети, но тогда была война и село его находилось под немцем. Война протянула свою черную завесу между Мишкой и семьей. И он не выдержал испытаний разлукой, как и многие. Этот факт жизни отложил на его лице печаль угрюмости, я никогда не видел его не то что веселым, но даже улыбчивым. Две глубокие складки на его щеках как бы вдавили их внутрь, прижали к зубам, натянув до блеска смуглую кожу на скулах. Он не поддерживал в компаниях песен, только пил и мрачнел еще больше да усмехался чему-то порой.