Но тогда была война

Куда, окаянный!" -

И дали манили с конька

В туманные страны

Чумазенького стригунка.

Ах, липа!..

Но в дальние страны

Судьба не торила дорог.

Какой-то я странный,

Не тянет меня за порог.

Безмерно пространство

У космоса детской души.

В нем вволю постранствуй

И песню свою напиши.

Ах, липа!

Ты кроной медовой

Из прошлого мне погуди

До всхлипа

В уставшей от песен груди.

Ах, липа!

Тропинки веселой

По старому саду стежок.

Калитка,

Калитка, ну скрипни разок…

ЭПИЛОГ

Заканчивается мое странствие по космосу детской души, завершается песня. Все годы и дни, в которые укладывал на бумагу сцены военного и послевоенного бытия, меня не покидало ощущение, что нынешняя жизнь, последнее ее десятилетие напоминает многими гранями то ушедшее время. Аналогий множество, и как-то под впечатлением я написал стихи и показал их Алле Васильевне Панковой, директору Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России (БПХЛ). Она их прочитала, поохала и тут же отправила факсом А. Крутову в "Русский дом". Но, увы… А стихи вот они:

Я как будто вернулся туда,

В те свинцовые злые года,

Сколько нищих, сирот и калек,

Словно вспять время крутит свой бег.

Но тогда была война.

Что с тобой, моя страна?

И шпана по ночам и ворье

Снова целятся в детство мое.

В заводских корпусах сквозняки,

Словно в тыл отгрузили станки.

Но тогда была война.

Что с тобой, моя страна?

И как в старых колхозах, народ

Голодает, без денег живет.

А в районной больнице котел

Я б гулаговскому предпочел.

Но тогда была война.

Что с тобой, моя страна?

И все думаю думу одну:

Мы тогда проиграли войну,

Мы в плену, и на белом коне

Маршал Жуков приснился лишь мне.

Но тогда была война.

Что с тобой, моя страна?

Неужели с чем жизнь начинал,

С тем и встречу я жизни финал?

Но была ведь Победа! Как быть?

Как самих нам себя победить?

Но тогда была война.

Поднимись, моя страна!

"Вставай, страна огромная!"

Я писал эту книгу для братьев и сестер, для жены и сына. Но давно уже нет Жени и Лиды, Володи и Валентина, давным-давно упокоились мои родители и тетушки, многие родные и близкие люди. Не прочтет моей книги Толя Козлов, Минька, брат Николай, и многая и многая… Поредел круг моих первых читателей. Женька, может быть, дал бы мне в зубы, как однажды чуть не сделал этого в Моршанске, когда спросил, для чего я пишу стихи. Для славы, ответил я. Для славы? — закричал брат, — я тебе сейчас зубы выбью, дурак! Сам такой. Я хочу фамилию нашу прославить! Все равно тебе полагается по зубам, чтобы выбить из твоей башки эту мысль. И вышиб, не тронув пальцем. Спасибо, брат.

Лида по своей профессиональной редакторской привычке разобрала бы каждую фразу, каждый факт, уличая меня в неточностях и ошибках: тут ты, Руя, наврал, это было не так и не тогда, а здесь коряво, разве так пишут и т. д. Спасибо, сестра. Я всегда чувствовал за плечом твой пристальный критический взгляд и одобрение моих усилий. Ты похвально отозвалась о моих намерениях написать эту книгу и, больная смертельно, дарила мне дорогие минуты своей угасающей жизни для обсуждения замысла, тратя их на воспоминания детства. И прости меня еще за то, что не успел. Простите все, о ком я вспомнил в своих записках.

Вдруг подумалось: почему мои дед и бабка Павел и Ульяна так рано ушли из жизни? А братья Володя, Женька, Валентин? А сестра Лида? А многие и многие, и среди них и ровесники мои, друзья детства? Жизнь оторвала Павла и Ульяну от привычного уклада, от родного дома и земли. Перегрузки души оказались не по силам, ускорилось развитие отрицательного: мелке царапины превращаются в кровоточащие и незаживающие раны, крохотные узелки — в опухоли, наступает досрочный разлом души и тела, как земной коры при 9 баллах по шкале Рихтера. А один балл никто не чувствует. От жизнетрясений обрываются нити жизни, сгорают сроки, отведенные людям на дела земные, и не справляются они с этим, и ангелы-хранители не в силах помочь. А сколько жизнетрясений обрушилось на людей за мой век: революция, Гражданская война, коллективизация, Великая Отечественная, Афганистан, разлом страны, Чечня… И чем тоньше душевные нити, тем скорей обрыв… И не все справились с перегрузкой.

Но есть и долгожители, прошедшие и ГУЛАГ, и Освенцим. И живы до сих пор. Им, наверное, горькие годы в зачет жизни не идут. И дано им жить за рано ушедших…

Меньше всего я старался кому-нибудь и чему-нибудь угодить: живущим родным и близким, читателям и редакторам, друзьям и критикам, в первую очередь, собственному самолюбию и амбициям. Я трудился по заказу своей памяти и души и вот с грустью расстаюсь с начатым восемь лет назад. Я освобождаюсь от бремени замысла. Рукопись рождена, и чувство опустошения посещает меня.

Чем заполнится образовавшийся вакуум? Дай, Господи, новое правильное слово. С чувством освобождения и тревоги я делаю глубокий вдох и ставлю последнюю точку в своем повествовании.

14 февраля 1994 года — 1 июня 2001 года.

Москва, Сокольники.

ОБЕЛИСК НА ЛАДОНИ

(поэтическое приложение)

НЕИЗВЕСТНОМУ СОЛДАТУ