Ночной корабль: Стихотворения и письма

эти дни мне особенно необходимо было получить от Вас письмо. Я была, что называется, не в своей тарелке. Умер в Риме мой чудесный старый Шюзвилль, умер, правда, в более чем почтенном возрасте, но грустно было узнать, что он, бедняга, перенес в последнее время: три перелома правой руки, лишивших его возможности писать, а для Шюзвилля не писать равнялось – не жить. Потому-то он и на письма не отвечал, а я ничего узнать не могла…

Но что это я говорю о печальном, когда сейчас даже в Берне такая чудная весна. Всё цветет, весь город золотой от сказочных высоких кустов, которые здесь поэтично называют «золотым дождем»… Сейчас, как раз, время вдвойне Вас поздравить, – с днем рожденья, уже недалеким, и, заранее, с Первомаем. Вы знаете, – но я не устаю повторять, – как горячо мы с Крылатым желаем Вам добра. Жду книгу, жду успеха и «всенародного признания» при жизни!

Ваша Вега

48.

10 июня 1974

Дорогая невероятная Светлана!

Подчеркиваю «невероятная», потому что Вы самое диковинное существо на этом свете, просто неправдоподобное, даже не определишь, какого Вы цвета, удивительный зверь наших джунглей, но всего вернее – осколок радуги. Вы сами себе цены не знаете и не понимаете огромной талантливости Ваших писем, упорно твердя, что Вы не прозаик. В Вас прозаик – на радужной подкладке поэта, на художнике, но не просто отражающем мир, а преломляющем его в чудесной душе. Помимо всех этих качеств, меня трогает Ваша добродушная усмешка в сторону зла и кишащих на Вашей дороге гадов («Где в полутьме блаженствовали гады…»). Знакомясь с Вашими неудачами, которыми зловеще правят всякие грабительницы, я чувствую в себе кипучее желанье мстить и склонность к смертоубийству. «Нечисть летит на свет», – как говорила наша Евгения Александровна, которую, впрочем, тоже нередко подводила чрезмерная деликатность, то, что Крылатый называл «привычка к гостиной» – отсюда и эта ужасная «Клара», так долго и успешно ее обкрадывающая…

Прелестно Ваше описание лекций, как само по себе, так и потому, что невозможно себе представить страны Запада, или нестерпимую Америку, где слушали бы стихи и о стихах на заводе или в магазине «Хлеб»! Что говорить о хлебопеках, когда даже наш «такой французский Жорж» никогда не слышал о Симонетте Веспуччи, удивился слову «пра-память» — и это при том, что получил высокое звание заслуженного работника культуры! Но, я вижу, Вы твердо решили «сеять разумное, доброе, вечное» даже на самой каменистой почве!

Сама я теорией как таковой интересуюсь умеренно, но вот за поэтический словарь заранее горячо благодарю. Хорошо, если это Шульговский – автор очень старый, но весьма компетентный и простой. Между прочим, забавная деталь: у него приводились примеры так называемой «минаевской рифмы», и один пример я чудно помню:

Мы танцевали визави с ней.

Стоящий рядом дипломат

Был всех людей мне ненавистней,

или:

И махая шляпою,

Громко «тра-ля-ля» пою.

Этот Минаев, всеми забытый родоначальник каламбурных рифм, так распространенных сегодня, был – и это-то и смешно, полковником и воспитателем в кадетском корпусе, где учился мой отец. Стихов он вовсе не писал и не любил, был офицер как офицер, и вот почему-то положил начало известному освобождению от канонов, почти сто лет назад. Но поговорим о главной новости: Вы не ошиблись, поставив многоточие после извещения о браке нашего Соловья! Крылатый раскрыл таза и рот очень широко, но молча, ярко глядя на меня, как будто вопросительно, а я ахнула раз пять, вероятно по числу точек…

Целуем Вас и любим.

Ваша Мария Вега

49.

4 июля 1974

«Я не люблю июля и боюсь…»

Дорогая Светлана, вот он и пришел, этот враждебный месяц, под знаком белой черепахи, и опять 37 градусов жары, сухие вихри, насыщенность электричеством и ощущение, что сама становишься черепахой. Всякая работа валится из рук, дико хочется спать и нечем дышать. Конечно, такое состояние умеет только способствовать меланхолии и мрачным мыслям, что мы так и закиснем в Берне, с нашими радужными мыльными пузырями. Крылатый разговаривает со мною, как с маленькой: «Будем, будем в Москве, и в Ленинграде будем, и все друзья появятся, как в сказке», а когда я удивляюсь его оптимизму, он его называет простой моральной гигиеной.

Посылаю Вам стихотворение «Скамейка», толчком к которому, помимо моих личных впечатлений от Бордигера (там я, повернув голову в сторону совсем лилового, дымного моря, увидела ту самую мраморную скамейку, в зеленой, длинной траве, которую так часто видела в повторяющемся сне…), послужили строчки Луговской: «Сестра моя, Сафо». Вот они, эти нити от одного к другому…

Утешительная сторона летней жизни: прекратились мои французские занятья и да здравствует свобода и письменный стол! По карману это прихлопнуло, но зато музе легче!

Крылатый и я крепко Вас обнимаем, целуем, прочно держим в сердце и хотим верить, что увидим.

Ваша Вега

50.

22 августа 1974

Дорогая Светлана,