Ночной океан

К несчастью или наоборот – как знать? – Замакона о многом умалчивал в основной рукописи, избегая множества разных тем. Главный документ позволяет лишь догадываться о тонкостях нравов, обычаев, мыслей, языка и истории Кн’йана и не дает точного описания повседневной жизни в подземном городе. Не вполне понятны и чувства, двигающие поступками людей. Их внешние пассивность и миролюбие выглядят необъяснимо в сочетании с паническим страхом перед верхним миром. Располагая тайнами дематериализации и атомной энергии, они были бы непобедимы, решись собрать армию и выступить в поход, как это делали их далекие предки. Очевидно, что цивилизация Кн’йана намертво увязла в декадансе, смесью апатии и истерии реагируя на стандартизированную и разложенную по полочкам жизнь с отупляющей регулярностью, которую технический бум принес ей в «срединную» эру. Даже гротескные и отталкивающие обычаи могут быть прослежены до этого источника; ибо в своих исторических исследованиях Замакона нашел свидетельства того, что в далеком прошлом Кн’йан придерживался идей, во многом схожих с идеями классицизма и Ренессанса верхнего мира, и обладал национальным характером и искусством, полными того, что европейцы считают достоинством, добротой и благородством.

Чем больше Замакона изучал эти вещи, тем больше беспокоился о будущем, потому как видел, что вездесущий моральный и интеллектуальный регресс был чрезмерно глубоко укоренившимся и угрожающе ускоряющимся процессом. Даже во время его пребывания свидетельства тому множились. Рационализм вырождался в фанатичное и оргиастическое суеверие, сосредоточенное в щедром поклонении магнитному металлу Ктулху; терпимость постепенно сменялась гневом, особенно – к верхнему миру, о котором ученые так много узнали от него. Временами он почти боялся, что подземные люди могут однажды утратить свою вековую апатию и устремиться, как отчаянные крысы, против неизвестных земель над ними, сметая все перед собой благодаря своим исключительным и все еще памятным научным возможностям. Но пока они боролись со скукой и чувством пустоты в душе другими способами, умножая свои отвратительные эмоциональные выходы и развивая ненормальность своих развлечений. Амфитеатры Цат-та представляли собой омерзительное зрелище, и Замакона избегал даже приближаться к ним. Что произойдет в умах горожан через пару веков или даже десятилетий, он не смел и вообразить. В то время богобоязненный испанец крестился и истовей прежнего возносил молитвы Господу.

В год 1945-й, если верить хронологии рукописи, Замакона решился на последнюю серию попыток оставить Кн’йан. Помощь пришла с неожиданной стороны: одна из женщин его общины прониклась симпатией к чужестранцу. Быть может, ее чувства объяснялись памятью о днях, когда браки в Цатте были моногамными. Как бы то ни было, благородная горожанка по имени Т’ль-Аюбе согласилась помочь Замаконе, взяв с него слово, что ей будет позволено сопровождать его. Обстоятельства складывались удачно для беглецов: девушка происходила из древней семьи хранителей ворот, представители которой изустно передавали из поколения в поколение сведения о брошенных или неохраняемых туннелях. Так Замакона узнал о забытом выходе под курганом. Из объяснений Т’ль-Аюбе следовало, что первоначально хранители ворот не были ни стражниками, ни наблюдателями, и туннели составляли собственность и основу процветания их семейств в эпоху, предшествовавшую полной изоляции от верхнего мира. К тому часу род Т’ль-Аюбе утратил былое могущество, сильно поредел в числе, и о принадлежавшем им туннеле попросту забыли. Впоследствии этот секрет превратился в предмет фамильной гордости, став своего рода компенсацией за ушедшие в небытие знатность и достаток.

Замакона спешно довершал рукопись, боясь непредвиденных обстоятельств, могущих помешать ему. С собой он решил взять пять груженных золотом единорогов – достаточно, чтобы обеспечить его род на несколько поколений. За четыре года жизни в Цатте он очерствел сердцем и уже не содрогался при виде омерзительных гаа-йоттнов; их, однако, следовало убить и закопать, как только беглецы достигнут земной поверхности. Золото также будет спрятано в тайнике, за которым позднее придет караван из Мехико. Т’ль-Аюбе, возможно, разделит с ним часть богатств, хотя, вероятнее всего, он постарается оставить ее среди равнинных индейцев. Ее внешность не была помехой браку, но кровные узы с цивилизацией Цатта ему ни к чему – в жены он лучше выберет настоящую испанскую леди или, на худой конец, индейскую принцессу достойного земного рода с пристойным прошлым.

Но пока Т’ль-Аюбе нужна как проводник. Рукопись он захватит с собой, вложив в книгу-цилиндр из священного металла Ктулху.