Ночной океан

Описание экспедиции приводится в дополнении к манускрипту, дописанному позднее неровными, прыгающими буквами. Тяжело навьюченная кавалькада выступила в путь в час, когда стихла подчиненная жесткому распорядку жизнь города. Замакона и Т’ль-Аюбе, переодетые в рабов, несли мешки с провизией, со стороны выглядя парой чернорабочих, возвращающихся на подворье. Тускло освещенными подземными ходами они добрались до нижнего пригорода Эл’таа и вышли на поверхность среди руин. Преодолев пустынную равнину Ниц, они оказались у подножия холмистой гряды Г’рйан – и там среди спутанных ветвей и кустарника Т’ль-Аюбе отыскала вход в брошенный туннель. Тысячелетия назад отец приводил ее к темному провалу, чтобы показать монумент семейной гордости. Дюжие гаа-йоттны с трудом продирались сквозь шипы и колючки, а один из зверей, выказав крайнее неповиновение, сорвал узду и быстрой рысью устремился обратно в город, унося с собой часть золотой ноши.

Пробираться вверх-вниз по змеистым, с застоявшимся воздухом переходам, куда со времени гибели Атлантиды не ступала человеческая нога, было невыносимо утомительно. Голубые лучи фонарей выхватывали из мрака зловещие барельефы и повергнутые наземь изваяния. Однажды Т’ль-Аюбе пришлось прибегнуть к дематериализации – путь оказался прегражден завалом. Замакона, знакомый с ощущениями, вызываемыми развоплощением, никогда не подвергал разрежению атомы собственного тела. Но каждый житель Цатта, и Т’ль-Аюбе не исключение, веками практиковал это искусство, и двойная метаморфоза целой кавалькады прошла без неприятных последствий.

Продолжение туннеля пролегло в череде сталактитовых пещер и гротов, украшенных старинными орнаментами. С редкими привалами для отдыха беглецы пробирались почти трое суток, хотя Замакона мог ошибиться, рассчитывая путь в земном счислении. Наконец они вошли в узкий коридор, искусственное происхождение которого было неоспоримым. Украшенные барельефами стены после мили крутого подъема завершались парой глубоких ниш по обеим сторонам, из которых холодно взирали друг на друга статуи Йига и Ктулху на приземистых постаментах. С этого места коридор расширялся, образуя круглую залу со сводчатым куполом и пролетом ступеней в противоположном конце. По рассказам отца Т’ль-Аюбе знала, что земная поверхность уже близко, но не могла точно сказать, сколько еще времени займет конец пути. Под сводом залы беглецы устроили свой последний привал в подземном мире.

Несколько часов спустя их пробудил лязг металла и топанье лап единорогов. Голубоватое свечение расползалось из узкого прохода между изваяниями Йига и Ктулху, делая очевидной горькую истину. В городе была объявлена тревога – как выяснилось впоследствии, ее поднял сбежавший гаа-йоттн, – и для ареста беглецов была снаряжена поисковая группа, немедленно отправившаяся в погоню. Сопротивляться вооруженным преследователям было бессмысленно и гибельно. Двенадцать всадников на единорогах с молчаливой учтивостью, не обмениваясь мысленными командами, подняли Т’ль-Аюбе с Замаконой, заставили их сесть на своих животных и сразу же выступили в обратный путь.

Это было унылое и изнурительное путешествие с очередной дематериализацией и рематериализацией возле завала – процедурой тем более угнетающей, что всякая надежда обрести свободу иссякла. Замакона слышал, как обсуждалась потребность расчистить путь – чтобы облегчить несение стражи часовым, которые будут расставлены во всех переходах до самого выхода. Как и предсказывал испанец, подземный мир в любой момент может подвергнуться нашествию извне, когда европейцам станет тесно на обжитых верхних равнинах. Поэтому обычную охрану из живых мертвецов ум-бхи усилит отряд свободных горожан, сосланных на пост за проступки. Меры предосторожности будут поддерживаться до тех пор, пока технологи Цатта не разгадают секрет состава, которым в древние времена замуровывали подземные туннели.

Замакона и Т’ль-Аюбе предстали перед городским судом. Трое гн’агнов, облаченные в желтые с черным одежды, выслушали их показания в роскошном дворце из золота и меди, расположенном среди зеленых садов и фонтанов. Испанец был освобожден из-под стражи, ибо все еще представлял собой ценность. Ему приказали возвращаться в свое жилище к общине; вести прежнюю жизнь, продолжая встречи и беседы с учеными Цатта. Пока он пребывает на территории Кн’йана, на него не распространяются никакие ограничения. Однако новая попытка бегства повлечет за собой более суровое наказание. Замакона почувствовал легкую иронию в прощальных словах главного гн’агна, заявившего, что все гаа-йоттны будут возвращены ему – включая и того, который взбунтовался.