Ночной океан

Я не знал, как попал сюда, и едва ли мог вспомнить, как меня зовут, но почему-то меня больше тревожила сама возможность вспомнить, что это за место. В какой-то другой – очень далекой – жизни я смотрел на звездный небосвод и проклинал богов за то, что свободным духом своим неспособен преодолеть огромные расстояния, неподступные для тела. Вызвав в памяти эти богохульства и дикие экзерсисы, вдохновленные писаниями Демокрита, я сам себя поверг в глубокий страх, так как осознал: я здесь один, я ужасно одинок. Одинок… и в то же время близок к кому-то, чей род не мог – и не желал – определить. В голосе ветвей, колышущихся на ветру, мне слышалась некая злонамеренная нота; он поражал меня тем, что будто бы взывал к кому-то сокрытому среди чешуйчато-зеленых стволов здешнего леса – сокрытому от глаз, но не от испуганного сознания. Но больше всего угнетало зловещее чувство неприкаянности. Пусть я и видел вокруг себя объекты, которым мог дать названия – деревья, траву, море, небо, – я чувствовал, что на самом деле то, что я сейчас вижу, едва ли отвечает определениям, которые обычно подразумеваются под деревьями, небом, морем и травой. Природу различий я определить не мог, и все чаще по телу моему пробегала оттого невольная дрожь.

И затем, в том месте, где я раньше не различал ничего, кроме туманного моря, я увидел зеленый луг; отделенный обширным пространством голубой воды с солнечными бликами и загадочной рябью на поверхности, далекий, но в то же время странно близкий. Часто я со страхом оглядывался через правое плечо на деревья, но предпочитал смотреть на луг – его вид странно действовал на меня.

Именно в то время, когда мои глаза были прикованы к этому необычному участку, я впервые почувствовал, как земля подо мной пришла в движение, будто бы откликнувшись на мою мысль о желании посмотреть на луг поближе. Кусок тверди, на котором я стоял, тут же отделился от травянистого берега и начал уплывать; его неспешно несло вперед будто каким-то потоком невидимой силы. Я не двигался, озадаченный этим новым явлением, и стоял неподвижно, покуда широкая полоса воды не пролегла между мной и тем лесистым островком, где я изначально был. Затем, сев и застыв, я вновь обратил взгляд к освещенной солнцем воде и зеленому лугу.

Позади меня деревья и существа, предположительно прятавшиеся за ними, источали бесконечную угрозу. Мне не было необходимости оборачиваться и смотреть на них, чтобы понять это, поскольку чем больше я привыкал к новому окружению, тем меньше зависел от пяти чувств восприятия, на которые только и полагался прежде. Я знал, что зеленый лес антагонистичен мне, однако теперь он не представлял для меня опасности, ибо крохотный островок успел отдалиться от берега на достаточное расстояние.

Пусть одна опасность миновала, впереди замаячила другая. Плавучий постамент из земли, удерживавший меня на воде, размывался и рассыпался при движении – близок час, когда я попросту утону. Но даже тогда я, казалось, почувствовал, что смерть не будет для меня просто смертью, – так как снова повернулся посмотреть на зеленый луг, проникнутый определенным чувством безопасности, странно контрастирующим с моим общим испугом.

Именно тогда из неоглядной дали до слуха моего донесся шум падающей воды – не гул обычного водопада, но чудовищный грохот, какой раздавался бы в далеких скифских краях, если бы все Средиземное море разом низвергалось в бездонную пропасть. Именно к этому звуку дрейфовал мой уменьшающийся остров, и все же я старался сохранять на нем спокойствие.

За спиной моей происходили странные и ужасные вещи. Я оборачивался то и дело, пугался – и все равно не мог отвести взгляд. В небе парили темные мглистые формы – они зависали над деревьями, будто отвечая на вызов колышущихся зеленых ветвей. Затем море дохнуло густым туманом, схожим по природе с мглою тех форм, и берег перестал быть мне виден. Хотя солнце – солнце какого мира, мне неведомо, – ярко освещало воду вокруг меня, земля, которую я покинул, казалась охваченной демонической бурей, где воля деревьев и того, что они скрывали, сталкивалась с волей неба и моря. А когда туман рассеялся, я увидел только голубое небо и голубое море, потому что ни земли, ни деревьев не было более.

Именно в этот момент мое внимание привлекло пение на зеленом лугу. До сих пор, как я уже сказал, мне не встречалось признаков сознательной жизни, но теперь слуха моего достигали глухие напевы, чье происхождение виделось безошибочным. Хотя слова были совершенно неразличимы, пение пробудило во мне своеобразный ряд ассоциаций; пришел на ум некогда переведенный мной отрывок из одной египетской книги, позаимствованный ее автором, в свою очередь, из свитков древнего Мероэ[25]. Не рискну повторить здесь этот текст о формах жизни в те дни, когда земля была очень молода; о существах, способных и думать, и двигаться, и дышать, которых все же ни люди, ни боги не почитали за живых. Да, то была странная книга.