Ночной океан

Бушевавший снаружи огонь слал чрез открытое окно необычные отсветы. Когда сквозь шум пожара к ним пробились визгливые, хохочущие завывания, они обратились лицом к пламени – и то ли увидели, то ли лишь почудилось им, что средь языков огня, целиком поглотивших фасад клиники, извивается, плюясь искрами и рассыпаясь тысячью угольев, какая-то монструозная, кошмарная фигура небывалого роста. Вдруг с неба сошел громовой раскат, и необычно яркая молния поразила эту фигуру с точностью пущенной стрелы. Визг и хохот сменились истошным, яростным, тоскливым воплем адской муки. Вопль тот долго затихал, оставляя после себя звенящее эхо, а пламя вскоре приняло обычную форму. Нечто, бесновавшееся в его сполохах, исчезло.

Джеймс и Георгина стояли не шевелясь, выжидая, когда уляжется огонь. Прибыли пожарные – но, на счастье, слишком поздно, чтобы клинику можно было спасти.

В бледном свете утра Джеймс мягко сказал Георгине, которая плакала, склонив голову ему на грудь:

– Здесь нет ничьей вины, а свою Альфред искупил. Похоже, он и поджег клинику. Он сказал мне, что только так можно предупредить человечество от величайших опасностей.

«Какой все же был человек, – думал он тем временем, – великий во всем, и в благах, и в прегрешениях своих… жаль только, что никому не дано будет понять весь его труд – великий труд за гранью зла и добра. Твой брат, Георгина, затмил даже самого Аполлония Тианского в своих поисках… но пусть он останется в наших сердцах только тем маленьким Альфом, желавшим стать медиком и облегчить участь тысяч страждущих. Так будет лучше. Так действительно

будет лучше для всех».

Днем нерасторопные пожарные разобрали развалины и отыскали два скелета с фрагментами почерневшей плоти – только два, ибо, как выяснилось не без помощи случайных свидетелей, все слуги-тибетцы покинули имение незадолго до пожара и скрылись в неизвестном направлении, а «экспериментальный материал» сгинул в поглотительных колодцах с известью. Один найденный скелет был человеческим, но вот о принадлежности другого оставалось лишь гадать, ибо он не принадлежал ни примату, ни ископаемому ящеру. Скелет стал предметом спора пытливых умов, не устававших строить догадки о ветвях эволюции, еще не познанных палеонтологией. Обугленный череп, как ни удивительно, был полностью человеческой формы и, вероятно, принадлежал Сюраме; но строение остальных костей шло вразрез со всякими привычными представлениями биологии. Только ладно подогнанная одежда могла бы заставить казаться это тело человеческим.

Другие останки принадлежали Альфреду Клэрендону. Никто с тем не спорил, и страна до сих пор оплакивает потерю перспективнейшего медика своего времени. Последующие успехи доктора Миллера в создании антидота в известной мере обусловлены теми заметками, что достались ему от жертвы пожара. Далекими и неважными казались теперь прижизненное соперничество и взаимные обиды, и ныне даже доктор Уилфред Джонс гордился тем, что знал погибшего лично.

Джеймс Долтон и его супруга Георгина не сделали ни одного публичного заявления; причины этого списали на траур. Отдавая дань памяти, они опубликовали некоторые записи доктора Клэрендона посмертно, но не сочли нужным подтверждать или оспаривать слухи, поползшие по округе после пожара. Истина шла к публике неспешно, под покровом тайны. Быть может, Долтон о чем-то и поведал доктору Макнилу, а уж тот не держал секретов от сына.

Последствия любой трагедии рано или поздно становятся достоянием прошлого, и почти с любыми потерями можно в итоге смириться. У Долтонов это получилось – они искренне любили друг друга, и в дальнейшем жили душа в душу. Закрепился за ними, правда, ряд необычных привычек, которые не сразу и приметишь.

Георгину пугают излишне худые и излишне смешливые люди. Губернатор Долтон боится подкожных инъекций, предубежден к оккультизму и экспедициям в затерянные уголки земли. Человеку несведущему сложно объединить все эти фобии в единую картину. Вдобавок ко всему находятся те, кто счел уничтожение губернатором множества томов из библиотеки погибшего доктора Клэрендона актом невежественного вандализма.

Хотя доктор Макнил, видимо, его понял и простил. Он был набожен и процитировал пространный псалом, когда последняя из странных книг Альфреда Клэрендона канула в огонь. И ни у кого из тех, кому выпала бы участь пробежаться по этим потемневшим от времени страницам, не возникло бы желания оборвать эту одинокую молитву – пусть даже и на последнем слове.

Правда о покойном Артуре Джермине и его семействе

I