Ночной океан

Жизнь подчас нагоняет страху, а из-за ширмы того, что нам якобы о ней известно, просачивается жар адских истин, способный сделать ее тысячекратно устрашающей. Наука, которая своими невероятными открытиями и так калечит наш ум, вероятно, скоро вообще уничтожит человеческую расу – если такая еще будет существовать, – потому как ни один ум простого смертного не сможет выдержать весь груз невероятных ужасов, когда они все явятся в этот мир. Знай мы, кем являемся на самом деле, то, вероятно, поступили бы так, как сэр Артур Джермин – а он как-то ночью облил себя керосином и поджег. Никто не стал собирать его останки в урну и не прочел в церкви заупокойную, ибо, как только некоторые документы и один специфический предмет его имущества пролили правду на то, кем он был, – общество пожелало забыть о том, что такой человек когда-либо существовал. И даже знавшие его лично открещиваются от самого факта жизни Артура Джермина.

Меж тем именно помянутый предмет имущества – артефакт, присланный из Африки в коробке, – толкнул сэра Джермина к побегу на торфяники и дальнейшему аутодафе. Из-за него, а не из-за своей специфической внешности решил он уйти из жизни. Разочароваться в бытии, имея его облик, было бы несложно, но Джермину, поэту и ученому, не было дела до собственной привлекательности. Жажда знаний горела у него в крови, ибо его прадед, баронет сэр Роберт Джермин, был известным антропологом, а прапрапрадед, сэр Вейд Джермин – одним из первопроходцев Конго, оставившим после себя разносторонние труды о племенах, животных и гипотетической древней цивилизации в регионе. В самом деле, интеллектуальный энтузиазм старого сэра Вейда почти граничил с манией, а когда вышел в свет его труд «Опыт изысканий в некоторых районах Африки», чудаковатые домыслы о находке неких доисторических конголезских гоминидов сделали его объектом насмешек. В 1765 году этого бесстрашного исследователя определили в приют для умалишенных в Хантингтоне.

Все Джермины были помечены безумием, и люди радовались, что их не так-то много. Родословная не разветвлялась, а с Артуром и вовсе оборвалась. Если бы Артур имел сына… как знать, что бы он сделал после того, как увидел тот предмет. Никто из Джерминов не был красавцем – всем чего-то недоставало, Артур же из всех был самый уродливый, а по старым семейным портретам в поместье Джерминов прогресс ухудшений фамильной крови можно было проследить еще со времен сэра Вейда. Очевидно, это безумие началось именно с путешественника, чьи невероятные истории об Африке у немногих его друзей вызывали чувство восторга на грани с ужасом. Его коллекция трофеев и натуралистических образцов была весьма красноречивой, ибо ни один здравомыслящий человек не стал бы собирать и хранить нечто подобное. О неладах в душе свидетельствовала и достойная нравов Востока изоляция, в которой он удерживал свою законную супругу, – женщина, по его словам, была дочерью португальского купца, которого он встретил в Африке, и не понимала английского уклада жизни. С рожденным в Африке младенцем та сопровождала его домой из второго и самого длинного из его странствий, а затем отправилась с ним в третье, из которого уже не вернулась. Никто и никогда не видел ее вблизи, даже слуги, ибо она имела чрезвычайно злобный нрав. В течение непродолжительного пребывания в поместье Джерминов она занимала отдаленное крыло, и только ее муж имел туда личный доступ. Сэр Вейд и в самом деле как мог оберегал изолированность своей семьи: так, отбывая в Африку, он никому не позволял ухаживать за своим малолетним сыном, кроме уродливой черной женщины из Гвинеи. Вернувшись домой – уже после смерти госпожи Джермин, – он начал сам заниматься парнем.

Но именно болтовня сэра Вейда, особенно навеселе, собственно, и привела к тому, что друзья стали считать его безумцем. В эпоху рационализма, каковой полагался восемнадцатый век, со стороны ученого человека было крайне неразумно распинаться о диких туземных обычаях и непотребных зрелищах, являвшихся в свете конголезского месяца; об увитых лианами исполинских стенах и колоннах затерянного города; о мшистых ступенях, что из-под света солнца уводили в запутанные катакомбы, полные невыразимых сокровищ.