Ночной приятель

Он исчез, а усмиренный Ванюша покорно побрел домой, гадая, не привиделся ли ему этот вечер, полный необъяснимых курьезов. Остановился и понюхал пальцы, сохранившие запах роз от духов несчастной блондинки, которую он едва не удавил при всем честном народе. Улицы были пусты, и Ванюша на нетвердых ногах тащился по торговой улице мимо закрытых лавок, где каждую кирпичную клеть, забранную солидными решетками и погруженную в сон, венчала какая-нибудь броская вывеска. За двойными стеклами посудного магазина светился лампадный огонек, и Ванюша, отметивший это необычное бодрствование среди ночного царства, приостановился у жестяного ската и понаблюдал за одиноким человеком, который копошился между таинственных чашек, кастрюль и чугунков. Потом пробрел мимо бакалеи с засовами на покосившихся ставнях, мимо пекарни, еще хранящей дрожжевой аромат, и тоскливое, беспокойное чувство, из-за которого минуту назад случился припадок ярости, повторилось в сглаженном варианте. Стемнело; улицы залила чернильная муть. Потом Ванюша ощутил, что его затылок печет жаром чей-то внимательный взгляд; он зарыскал глазами по просвету, выхваченному из ночи тусклым фонарем, и обнаружил, что его безмолвно сопровождает неестественно худой парень, который не сводит с него собачьих глаз. Хотя непрошенный спутник казался на первый взгляд безобидным, Ванюшины измученные нервы болезненно заныли в предчувствии очередной гадости.

Видимо, Ванюшино лицо исказилось неприязненной гримасой; парень трусливо вздрогнул и приблизился на полусогнутых так робко, словно опасался, что его вот-вот прибьют. Складчатая рубаха парусила на тощем теле, как парашют. Подойдя на безопасное расстояние и встав боком, отражая возможный удар, незнакомец забубнил что-то неразборчивое, и одурманенный кабацким зельем Ванюша не сразу разобрал, что тот говорит об Асе.

— У нее горячка, — проговорил парень, тараща на Ванюшу укоризненные глаза, округленные, как блюдца. — Температура высокая. Может, тиф. Может, помрет… за ней ходить надо — некому…

— Что ж, приду, — пообещал Ванюша, которого открытие, что несмелый незнакомец не связан с его ночным гостем, усладило, как бальзам, пролитый на душу.

Он уверенной походкой добрался до дома, не справляясь, когда потерял тощего спутника, который сразу перестал его занимать. Придя к себе, он двумя пальцами, оберегаясь от заразы, которая гипотетически сразила Асю, вытащил из-за пояса похищенные им книжки — чтобы не заболеть самому, и чтобы всевозможные бактерии, если они и населяли трухлявые, захватанные множеством рук переплеты, перешли бы к его ночному гостю в неприкосновенности. Потом Ванюша свалился на кровать и заснул богатырским сном.

Проснулся он без явной причины и, вдохнув воздух, заряженный озоном, понял, что в комнате кто-то есть. Не было необходимости разлеплять глаза, убеждаясь воочию, что ночной гость сидит на полюбившемся ему месте, в удобном банкирском кресле, и рассеянно перелистывает страницы из дешевой бумаги.

— Годится… — бормотал он. — Правда, мне полный день читали меня самого — ознакомился. Устал от этой ерунды. Но, чтобы закрепить бездарный материал…

Увидев, что Ванюша не спит, гость посмотрел прямо на него из-под фальшивых золотых кудрей, комично падающих на его лицо, и осклабился издевательской улыбкой.

— Я нашел универсальный ключ, — сказал он. — Воровскую отмычку к вашей лакейской краснопузой банде. Я кумир, я царь и бог!.. Меня кухарки и поломои носят на руках… утомили, если честно. Голова раскалывается — приткнуться бы подальше от восторгов. Я уже понял, что от пылкой любви ваши честные идиотки разорвут предмет обожания на сувениры — слуга покорный, не надо. В России лучше беречь психику, а я должен кое-что сделать, прежде чем свихнусь от ваших языческих игрищ. Я слышал, посреди Введенской — как она у вас, площадь Революции? — собираются комиссарчика зарыть — честным людям в назидание, чтобы ходили и кланялись. А комиссарчик из продотряда — хлеб отбирал и зверствовал по деревням так, что мирные хлебопашцы не стерпели, пристукнули его и в овраг сбросили на корм воронам. Хлебопашцам-то, народу-богоносцу палец в рот не клади… одно развлекает: наши его прикончили, баландинские — теткины.

— Я тебя задушу… — простонал Ванюша, чьи дремучие ладони еще возбуждала — злобно томила — резиновая гладкость женской кожи.

Ночной гость выпрямился и погрозил Ванюше сухим, как у мумии, пальцем.

— Но, но, но! Разошелся, как погляжу. Не задушишь — а, впрочем, с тебя, дурака, станется. Трусливые шавки, если бросается в голову, откалывают коленца… Сиди смирно — пьяный, что ли? Собери мозги! Мне кое-что нужно от тебя… или от твоих убогих товарищей.

Ванюша забился в кровати, словно пленник, связанный по рукам и ногам.

— Что надо, что надо, уйди, уйди, уйди… — мычал он бездумно, как заведенный.

Гость побарабанил по книжной корке. Его бледные, неестественно длинные пальцы зашевелились в темноте, как змеиный клубок.