Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Еще один офицер Конного полка корнет Иван Дмитриевич Лужин,

занимавший впоследствии пост московского обер-полицмейстера (1846–1854 гг.), также попал в поле зрения следствия по делу о тайных обществах. Данные о причастности его к заговорщикам попали в руки следователей еще в декабре 1825 г.; источник их выяснить не удалось. К 5 января 1826 г. были рассмотрены бумаги Лужина[575]

. 16 февраля на заседании Комитета были зачитаны показания Одоевского, в которых он назвал множество имен членов тайных обществ, но, как отмечалось в журнале Комитета, все названные им лица уже были известны следствию, «кроме Конной гвардии офицера Лужина, которого в виду еще не имели». Одоевский свидетельствовал, что о принятии в тайное общество Лужина он слышал от Алексея Плещеева 1-го, участника Петербургского филиала Южного общества. Решено было навести справки о причастности Лужина к тайному обществу, «ибо на одно слово Одоевского положиться нельзя»[576]

. В первую очередь речь шла об обращении к Плещееву. Он показал, что в сентябре 1825 г. «открыл» Лужину «о существовании общества, имевшего целью введение конституции», приглашая его вступить в это общество. Лужин склонялся к этому, но в скором времени уехал в отпуск, и больше о тайном обществе они не разговаривали. Главные члены Северного общества, к которым обратился Комитет, не знали о принадлежности Лужина к обществу[577]

. На основе собранной информации, обвиняющей Лужина, была составлена записка, которая легла в основу расследования. Допрос Лужина состоялся гораздо позднее, 21 июля 1826 г., уже после завершения формальных заседаний Комитета. На допросе Лужин показал, что с Одоевским никаких отношений, относящихся к расследуемому делу, у него не было, но однажды Плещеев «между шуточного разговора» сообщил ему о существовании общества, целью которого, как утверждал Лужин, была «свобода веселиться». Лужин, не подозревая политической цели этого общества, отвечал «шутя», что «очень рад вступить в такое общество, где веселятся». Эти данные были включены в «Алфавит» Боровкова, а расследование по делу Лужина прекращено[578].

Как видим, в отличие от офицеров-конногвардейцев, связанных с Одоевским, Лужин не отрицал свое формальное членство, но счел возможным утверждать, что ему не был раскрыт политический характер тайного общества. Но что особенно любопытно, его показание входит в полное противоречие со свидетельством того, кто, собственно, делал ему предложение о вступлении, – Плещеева. Согласно собственным показаниям Плещеева, он сообщил Лужину о главной цели общества – введении конституции. Кто же из них говорил правду? Показание Одоевского о принадлежности Лужина к тайному обществу подтверждается свидетельством Плещеева и придает ему еще большую авторитетность. Следует отметить, что Одоевский действовал в этом случае совсем иначе, нежели с офицерами Конного полка, напрямую связанными с ним: он без всяких оговорок сообщил об участии Лужина в конспиративной организации. В своей совокупности показания Плещеева и Одоевского делают оправдания Лужина, повествующие о тайном обществе, созданном ради «свободы веселиться», совсем неубедительными. Вместе с тем показание Плещеева заставляет усомниться в завершенности процедуры приема Лужина, оставляя открытым вопрос о формальном присоединении этого офицера к числу петербургских «южан». Несмотря на показания, принадлежавшие авторитетным очевидцам, в том числе лицу, лично предложившему ему вступить тайное общество, Лужин не был подвергнут наказанию и освобожден без последствий как непричастный к делу.