Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Стоит отметить, что если в первом показании Лорера фигурировал один Воейков, то на допросе в Петербурге фиксируются уже две фамилии: наряду с Воейковым указывается старейший участник конспирации Оболенский; в дальнейшем фамилия Воейкова вообще выпала из указаний о приеме Лорера. Замеченное изменение в показании, несомненно, свидетельствует об определенном воздействии на автора, – воздействии, которое оказывала на него поступавшая информация; основным ее источником для Лорера являлись в первую очередь допрашивающие его лица, а также чиновники Следственного комитета. Эта информация, по всей видимости, содержала данные о недоказанной вине Воейкова, а затем, без сомнения, о состоявшемся оправдательном вердикте следствия. По этой же причине фамилия Воейкова исчезает из итоговых материалов по делу Лорера: в последующих документах следствия, в частности, в итоговой записке о Лорере говорилось, со ссылкой на его собственное признание, что прием осуществил один Оболенский. Лорер, очевидно, получил четкое представление об исходе «дела» Воейкова и больше не упоминал его имя среди известных ему участников тайных обществ[593]

.

Каким образом развивалось расследование по делу Воейкова? После допроса у Левашева Воейков в письме от 13 февраля просил очной ставки с обвинителями. 16 февраля Воейков был допрошен на заседании Комитета, а затем отвечал на вопросные пункты, в которых должны были получить отражение накопленные следствием обвиняющие данные. Действительно, в них значилось: «Комитет, имея в виду, что вы постоянно находились в тесных связях с некоторыми из числа ревностных членов тайного общества и что вам известно было о существовании оного, требует чистосердечного показания вашего». Следующие за этим вопросы раскрывают, какие «ревностные члены» имелись в виду – в первую очередь, следствие вновь интересовали контакты с Якубовичем и А. Бестужевым накануне и в день 14 декабря. Среди прочих вопросов был и такой: «Что именно говорил вам капитан Якубович о знакомстве своем… с генерал-майором князем Волконским?», продолжавший «линию» Кавказского общества. Наконец, следствие интересовалось знакомством Воейкова с М. М. Нарышкиным: «Давно ли вы знакомы с Нарышкиным… Он ли первый, или кто другой, при суждениях о положении России, склоняя разговор к цели своего общества, давал вам чувствовать, что есть люди, желающие лучшего порядка вещей и стремящиеся к достижению оного?» Следствие фактически предлагало и свою версию степени причастности подозреваемого к конспирации: «Точно ли вы не были приняты в члены тайное общество и только слышали о существовании оного?». В ответах Воейков не согласился ни с одной формулировкой следствия: «В тесных связях со членами тайного общества я не был ни с кем, а что же касается до существования тайного общества, я никогда не знал и никогда и ни от кого об этом не слыхивал, в чем по чистой совести имею честь уверить»[594]

.

Как видим, Воейков избрал способ защиты, в основе которого – полное отрицание любой степени участия или даже извещенности о конспиративном обществе. Но и следствие, со своей стороны, располагая прямыми свидетельствами об участии адъютанта Ермолова не в предполагаемом Кавказском обществе, а во вполне реальном Петербургском (Северном), включая весьма авторитетное показание Лорера об участии Воейкова в приеме новых членов (самого Лорера), подкрепленное свидетельствами Бурцова и Н. Муравьева, формулировало вопрос в весьма расплывчатой и «смягченной» форме («…вы постоянно находились в тесных связях с некоторыми из весьма ревностных членов…»), проявляя недостаточное внимание к участию Воейкова в конспиративных связях. Скорее всего, результатом этой двусмысленной ситуации стал выбор Воейкова тактики полного и решительного отрицания предъявленной ему информации, представленной к тому же в неясной форме.

Подозреваемый «решился» на «признание» исключительно дружеских и служебных связей с арестованными, полностью отвергая при этом политическое «наполнение» имевших место встреч, разговоров и, в целом, своих контактов с заговорщиками: «Бывши в 1821-м году в С.-Петербурге… с господином капитаном Нарышкиным… я был знаком. Но суждений о положении России и об улучшении порядка вещей, равно как и о людях, желающих перемен, я никогда не слыхал…». Категорически отверг Воейков свое участие в тайном обществе в какой бы то ни было форме: «Ни от кого предложения вступить в тайное общество я не слыхал… Никогда я не был принят ни в какое общество и о существовании оных равномерно никогда не слыхивал»[595].