Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Достоверно установленный факт контактов Воейкова с активными основателями Союза благоденствия в 1818 г. дополняется следующими соображениями. Большая часть окончивших Училище офицеров поступала на службу в квартирмейстерскую часть и Генеральный штаб, занимая должности и в штабе Гвардейского корпуса. Сближение по службе и тесные дружеские отношения товарищей по совместному обучению еще более способствовали формированию конспиративных связей. В Петербурге в 1818–1819 гг. центральной фигурой кружка офицеров-штабистов, известного как «Священная артель» офицеров Генерального штаба (воспитанники Училища колонновожатых Павел Колошин, А. Шереметев, Вольховский), был Бурцов. Именно Бурцов в 1818 г. завершил прием в тайный союз Нарышкина (открыл ему существование тайного общества А. Н. Муравьев в Москве, и он же отправил вновь принятого в Петербург с рекомендацией к Бурцову)[604]

. В случае хотя бы единичного посещения столицы Воейков не мог избежать общения с кругом хорошо известных ему лиц, который составляли в большинстве своем его товарищи, соученики по Училищу колонновожатых. Тогда он неминуемо попадал в среду членов «Коренной управы», возглавляемой Бурцовым (с 1819 г. – Павлом Колошиным). Не с этого ли времени идет осведомленность Бурцова о принадлежности Воейкова к тайному обществу?

Проявленная на следствии осведомленность Н. М. Муравьева о принадлежности к тайному обществу адъютанта Ермолова Воейкова выводит нас на тот же круг связей офицеров-штабистов. Никита Муравьев в 1818–1820 гг. – один из руководителей Союза благоденствия и, одновременно, офицер Генерального штаба, имеет прямое отношение к хорошо известному сообществу лиц; он тесно связан с Бурцовым, Колошиным и др. Следует отметить, что Воейков долгое время (до 1821 г.) также являлся офицером квартирмейстерской части, и его служебные контакты в Петербурге неминуемо замыкались на перечисленных активных участников Союза.

Удаленность Воейкова от Петербурга и Москвы не могла служить препятствием для вступления в тайную организацию, она лишь ограничивала регулярность и продолжительность конспиративных контактов (как, например, это было в случае В. Д. Вольховского). Несомненно, что каждый приезд Воейкова в Петербург не мог обойтись без возобновления контактов с кругом друзей, старых знакомых, сослуживцев. Особое внимание обращает на себя факт совместной службы Воейкова, Нарышкина и Лорера в 1820-е гг., уже в период существования Северного общества: все они числились в л.-гв. Московском полку: Воейков с 1821 г., Нарышкин с 1817 по 1823 гг., Лорер с 1820 по 1824 гг. Этот круг товарищей угадывается в конкретных отсылках записок офицера Московского полка Лорера: «Я говорил уже о дружеских моих отношениях со многими сослуживцами… я ничего не знал о существовании тайного общества в России, хотя мои знакомые, люди большею частью либеральные, не стесняясь, очень часто говорили о значении 2-й армии, об М. Орлове и проч.». Ясно, что речь здесь идет о кружке «либеральных» офицеров, главным образом офицеров Московского полка, многие из которых находились в тайном обществе или были к нему близки. Из слов мемуариста явствует, что они знали о существовании тайного общества во 2-й армии; в контексте правил конспирации, которые были приняты в декабристских союзах после 1822 г., это напрямую свидетельствует о действительной принадлежности большинства участников кружка к тайному обществу. И действительно, Лорер называет Оболенского «душою нашего кружка». Тесные дружеские связи открывали возможность для доверительного обмена мнениями и знакомства с «образом мыслей» товарищей. Так, по словам Лорера, Оболенский хорошо знал «мысли» мемуариста; когда Лорер выразил желание перейти на службу во 2-ю армию, рекомендовал ему, в качестве лучших полковых командиров, Пестеля и Бурцова. Характерно, что Лорер к этому времени хорошо знал, что Бурцов «…очень дружен с М. М. Нар[ышкиным]», и это, как писал мемуарист, было «…достаточно уже в моих глазах на полную мою симпатию…»[605]. Вскоре, после выяснения «образа мыслей» товарища, Оболенский принимает Лорера в члены тайного общества. Процедура приема началась со следующего сообщения: «…многие из наших общих знакомых давно желают иметь тебя товарищем в одном важном и великом деле и упрекают себя в том, что ты до сих пор не наш». В ходе разговора, делая свой выбор, Лорер поинтересовался у Оболенского о трех лицах, «дорогих, близких… сердцу, с нами ли они?». «С нами», – отвечал Оболенский. «Я ваш», – дал согласие Лорер. Особенно любопытно следующее описанное мемуаристом обстоятельство: в тот же вечер «многие из товарищей узнали о моем посвящении, поздравляли меня, обнимали, целовали»[606].