Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Результаты допроса у Левашева были немедленно доведены до сведения императора. Левашев передал Зубкову слова Николая I о том, что его поместят в крепость и подвергнут дальнейшим допросам; если он докажет свою невинность, его «освободят» через два-три дня или «немного больше». Такая оценка содержала надежду на освобождение, если, при отсутствии новых уличающих данных, подследственный оставался на позиции полного отрицания участия в тайном обществе и даже знания о существовании этого общества[655]

. Очевидно, подозрения против Зубкова и Данзаса были довольно значительны, – такого рода, что после первого допроса обоих отправили в крепость (в своем «Рассказе» Зубков удивлялся, что признавшегося в принадлежности к тайному обществу в 1817 г. А. А. Тучкова поместили в Главный штаб). Несомненно, причиной тому стала обнаруженная близость обоих к Пущину, одному из главных деятелей Северного общества и выступления 14 декабря 1825 г.; Тучков же заявил только о своей давней принадлежности к Союзу благоденствия[656]

.

Допрос Зубкова на заседании Комитета вел А. Х. Бенкендорф. На нем начался новый этап противоборства следователей и подозреваемого. Со стороны следствия вновь прозвучала констатация уже «известного» факта участия подозреваемого в «преступном» обществе: по словам члена Комитета, показания «неоспоримо доказывают» принадлежность Зубкова к тайному обществу; об этом говорят и вскрытые связи его с арестованными[657]

. Требовалось откровенное и полное признание в характере участия в тайном обществе, либо осведомленности о нем. Примечателен и другой прием следователей в ходе «подготовки к допросу», направленный на формирование у обвиняемого надежды на прощение со стороны высшей власти. Член Комитета сообщал допрашиваемому: «Если сознаетесь – можете надеяться на высочайшее прощение»; если отрицание имеющихся доказательств продолжится – последует неминуемое и тяжелое наказание. Надежда на прощение в случае откровенного признания сопровождалась угрозой ужесточения наказания за сокрытие правды.

Согласно описанию Зубкова, следователи пошли даже на формулирование собственной оценки критериев причастности к конспиративной организации. Они утверждали во время устного допроса, что «преступное» тайное общество существенным образом отличается от масонства с его обрядностью и отлаженной методикой принятия членов: в отличие от масонства, в данном обществе «если вы разделяете идеи хоть одного из его членов, вы уже этим самым принадлежите к нему… вас могли завлечь»[658]

. Тем самым подчеркивалась слабая формализация конспиративных связей, их неоформленность, отсутствие особых обрядов и развернутой системы посвящения в члены.

Зубков продолжал отрицать и свое членство в конспирации, и знание о ее существовании, и общий с ее участниками образ мыслей. При повторном отрицании следователи вновь сообщили о неизбежности очных ставок с обвинителями, но на этот раз в сопровождении конкретной угрозы: «…навстречу гибели идете». Подследственному настойчиво внушалась мысль, что ему не удастся избежать серьезного наказания после того, как выяснится факт «запирательства». Зубков со своей стороны настаивал на «оклеветании» «честных людей», просил очной ставки: «Возможно, что другие лица назвали меня, чтобы увеличить число виновных». Бенкендорф еще раз указал на то обстоятельство, что Зубкова обвиняют его близкие друзья – тем самым обвинение имело серьезное доказательное значение: «Вы не можете же отрицать, что эти господа говорили при вас о своих планах?». Зубков отверг и это. Его отрицание следователи встретили, по словам мемуариста, недоверчиво: сам факт, что подозреваемый был близким другом главных заговорщиков, от чего он не отказывался, для них был вполне достаточен для серьезного подозрения. Отрицание Зубкова – что при этом он не слышал от них политических разговоров – в момент допроса явно оценивалось как неискреннее, и допрашиваемый подвергался активному давлению. В заключение допроса Зубкову обещали провести очную ставку и потребовали от него обдумать свои показания, прежде чем изложить их на бумаге. Его вновь поставили перед выбором: надежда на прощение в случае полной искренности или верное наказание («гибель»).

Письменные «пункты», по заключению Зубкова, представляли собой фактически полное повторение вопросов, заданных в присутствии Комитета. Они включали вопросы о принадлежности к тайному обществу и знании его целей и намерений. «Не дожидаясь приведения неопровержимых доказательств и очной ставки с… обвинителями», предлагалось признаться откровенно в членстве или знании о существовании общества. Формулировалось доказательство принадлежности Зубкова к числу членов: его связи с активнейшими членами и полученные показания[659].