Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.

Очной ставки так и не последовало, ожидание решения следствия затягивалось. Крепостное заключение и, в особенности, ожидание вердикта следствия налагали серьезный отпечаток на линию защиты подследственного. Постоянное ожидание решения участи (освобождения или нового обвинения) подтачивало силы, заставляло предпринимать новые шаги. Зубков отмечает охватившее его желание получить свободу любым путем: даже через лишение чина и «сана» (дворянства)[663]

. Он не исключал того, что избранная линия защиты не принесет ему оправдания, и от нее придется отказаться, что доказательства будут более серьезными и достаточными для обвинения. Что за этим стоит: убеждение невиновного в пристрастном, обвинительном уклоне следствия или угрожавшее подследственному обнаружение фактов участия в делах тайного общества?

Вскоре Комитет признал, что Зубков не только не принадлежал к тайному обществу, но и не слышал о его существовании. Любопытно выстроен в мемуарном «Рассказе» эпизод с временным изъятием у Зубкова оправдательного документа в связи с показаниями Оболенского. Особенно важно, что несмотря на свое освобождение и получение «аттестата», Зубков, однако, не был до конца уверен в своем полном оправдании. Возможно, он ожидал новых «открытий» со стороны подследственных. Узнав, что в Петербург привезен П. Д. Черкасский, товарищ Зубкова и Данзаса по службе у Д. В. Голицына, он «был сильно возбужден» и, уже находясь на свободе, лег спать «с твердой уверенностью», что его вновь арестуют. И действительно, на следующий день ему было велено явиться к столичному генерал-губернатору П. В. Голенищеву-Кутузову; здесь у него был отобран «аттестат». Несмотря на официально названную причину («пропуск» в документе), Зубков не сомневался в том, что его привлекут к следствию снова. Согласно изложенному в «Рассказе», он отправился к Левашеву и сообщил о криминальном, с его точки зрения, эпизоде: разговоре с Черкасским, в котором он рассказал последнему о существовании «мнимого заговора» во главе с А. П. Ермоловым, – по словам Зубкова, «ради смеха». Но Левашев не придал этому никакого значения, зато назвал истинную причину задержки с полным освобождением: показание Оболенского. Согласно «Рассказу…», Оболенский показал о принадлежности Зубкова к разряду членов, где целью считалось «распространение образования». Характерно, что Левашев озвучил позицию следствия: этот «класс» не подлежит ответственности, но есть подозрение, что принадлежавшие к нему лица могли знать о других, политических планах, «…обо всем обществе». При этом Левашев не мог сказать Зубкову об ожидавшей его участи; последний был уверен в предстоящем новом заключении. Но, как он узнал позже, продолжение расследования по его делу было сочтено излишним, через несколько дней ему возвратили оправдательный документ и выдали разрешение покинуть Петербург: Оболенский не мог доказать свое показание[664]

.

Какова же все-таки действительная степень участия Зубкова в делах тайного общества? Можно ли говорить о его членстве в декабристском союзе? Оправдательный вердикт определили показания самого Зубкова, проведенное им до конца отрицание любых свидетельств о своем членстве или извещенности о тайном обществе, даже «политических разговоров» с арестованными, а также показания единственного свидетеля – друга Зубкова, Пущина. В силу этого его принадлежность к конспиративным организациям на следствии не была доказана, хотя об этом свидетельствовал вполне осведомленный Оболенский. Несомненно, в качестве уличающей информации может рассматриваться показание С. Н. Кашкина, который в ответах на допросные пункты от 24 января сообщал, что С. Семенов в доме Зубкова «в присутствии хозяина» передавал содержание адресованного ему письма И. Пущина (о намерении поднять восстание в Петербурге), впрочем, утверждая, что Зубков к тайному обществу не принадлежал. Эти показания были зачитаны в Комитете 27 января[665].