Новый Мир ( № 10 2000)

С. Бочаров видит у меня “идейное” недовольство Блоком. Но если я чем и “недоволен”, то не религиозной драмой Блока и его времени, что было бы пошло, а тем, что изумительное стихотворение могло быть таким до конца, но не стало: декларация из двух слов разрушила музыкальную сплошность поэтического контекста. По существу, Блок (в котором идейное начало было очень сильно) нарушил тот высший закон, что содержится в истине “Цель поэзии — поэзия”; это с ним бывало: “Блок... уступал стихии осознанно, „концептуально””, — так пишет в книге С. Бочаров. Уступил и здесь, уступил и “стихии”, и “концепции”.

Что до меня, то, принимая с благоговением все, что сказано Пушкиным о цели поэзии, я ориентируюсь все-таки прежде всего на менее популярное, чем слова 1825 года, позднее (1836) высказывание: “...цель художества есть идеал...” (XII, 70).

“Идеал” тут невозможно ни отождествить с собственно “поэтическим” либо, скажем, нравственным, ни противоположить тому или другому; он ни то, ни другое в их отдельности, а — единство (да, да, истины, добра и красоты), та божественная целостность, которая оттого и “цель художества”, что она

не есть его готовая данность

. Данностью “художества” являются данные Творцомсредства, свойства и условия

“художества” — среди которых и “высшее, свободное свойство поэзии не иметь никакой цели кроме самой себя” (XI, 201). И вот поэзия, не имеющая цели кроме самой себя — подобно стихии, подобно ветру, и орлу, и сердцу девы, которым нет закона, но данная существу, сотворенному по образу и подобию Бога свободным и у которого “дело закона написано в сердце” (Рим. 2: 15), — поэзия может, через данные ей средства, свойства и условия, если не достигнуть, то приобщиться Божественной целостности, тяготея к ней как к своему источнику, — может, когда того же жаждет человеческое сердце: Пушкина, скажем в нашем случае, или Достоевского. А если не жаждет, не страстно жаждет — или страстно жаждет, но чего-либо другого, — тогда поэзия свободна остаться в пределахданностисвоих свойств ветра и орла и может быть изумительной, как стихотворение Блока, и совершенной в меру данных ей условий, свойств и средств, — но все же не той, к какой иного эпитета, кроме “божественная”, не подберешь. Потому что “праздничные формы жизни” — а высшее, божественное художество, о чем бы оно ни было, несомненно праздник — при всей своей свободе, “должны получить санкцию не из мира средств и необходимых условий, а из мира высших целей человеческого существования, то есть из мира идеалов”.