Новый Мир ( № 10 2000)

С. Бочаров должен бы тут протестовать против этой окаянной манеры “религиозной филологии” “трансцендировать... дальше и выше”, — но “трансцендирует” здесь М. М. Бахтин, а цитирует его С. Бочаров в своей книге.

Но это попутно; главное в том, что “санкция”, о которой говорит Бахтин, не может явиться сама собой, она должна быть востребована; она, как шестикрылый серафим, является в ответ на “духовную жажду”. Жажда есть нужда, порой страдание; “праздник жизни” рождается на “пути жизни” (слова заглавия одной из статей книги “Сюжеты русской литературы”). А путь жизни требует труда души от творца, особенно — “на перепутье”; и не перепутье ли вся жизнь человека на земле, особенно если человеку много дано?

Собственно, это и есть главная тема моих занятий в последние годы: пушкинская поэзия как духовная биография поэта (что в письме “О чтении Пушкина” представлено как “концепция... прямой восходящей линии, с вершинами на пути и регулярными в промежутках между ними падениями”); процесс живых отношений смертного человека со своим бессмертным гением, сердца трепетного — с божественным, неизмерным, пылающим как угль даром: отношений, полных драм, нередко катастрофичных, потому что развиваются они между нераздельно-неслиянными сущностями, составляющими единую личность гения, который сам-то — всего лишь человек как мы все.

Оттого Пушкин и “поэт с историей”, как гениально догадалась Цветаева (чт"о бы она сама ни вкладывала в эти слова), что его жизнь есть история души, которая предчувствовала, а когда “развилась вполне” (XIII, 198, оригинал по-французски), то и убедилась, что на нее возложен такой дар, который невозможно оседлать. Это — путь того, что

дано,к тому, что не дается, а

достигается:часто ценой страдания и борьбы с собой (что, думаю, лично знакомо всем, в том числе и моему оппоненту); и это может услышать всякий, имеющий уши слышать не только “дивную гармонию”, не только “волшебные звуки”, но и “чувства” поэта, и его “думы”.