Начало рассказа: “Утром на перекрестке дорог в деревне Долгобжи стоял солдат из ближней воинской части. Автомат и штык-нож висели у него где положено. Это ладно, но зачем-то и саперная лопатка торчала сзади из-под ватника”. Читатель настораживается. Значит, с этим солдатом связано “движение сюжета”? Он-то и есть герой повествования? “Позже проезжали военные машины. В кабине кто-то твердил позывные по рации. Солдат сменился: вместо плюгавого появился на перекрестке лихой „дед” в пилотке на самом затылке и сапогах вполусмятку”. Еще один герой повествования? Нет, и он брошен, отставлен в сторону. “Георгий Владимирович был нелюбопытен, но и он вскоре услыхал, что с валдайской зоны сбежало вчера семь заключенных. Трое прячутся где-то вблизи Долгобжей”. Ага! — соображает, прикидывает читатель, значит, те двое солдат не зря стояли на перекрестке дорог. И машины проезжали не зря. В кабинах не зря переговаривались по рации. Искали, значит, беглецов. Георгий Владимирович отправляется в лес и по дороге страшно волнуется, что он скажет беглецам, как поведет себя, как их встретит... Описана его встреча с безумной цыганкой Ольгой. Здесь-то и щелкает первый раз “ключ” к цепи ничем не связанных между собой, на первый взгляд, эпизодов. Щщелк. “На краю дороги, ведущей к воинской части, высился столб с табличкой: „Валдайское охотничье хозяйство. Охота без путевок запрещена”. Цыганка Ольга, не умевшая читать, думала, что здесь находится могила, где зарыты ее сыновья — Боша и Миша. Поэтому она днями сидела у дороги под этим столбом, примяв крапиву и лопухи вокруг юбки. На самом деле Боша и Миша были живы, только они давно сидели, потому что никак не хотели работать”. Здесь — веселое предупреждение читателю: если ты не умеешь читать, ты и надпись “Охота запрещена” примешь за надгробную надпись. Читай спокойно, разбирай “буквицы”.