o 8b191ad8675a2039

Старый их код они разгадали, но заговорщики меняли его, чуть ли не каждый месяц, и он,

мысленно застонав, подумал, что вот сейчас, когда он стоит у фонтана перед церковью

Санта-Мария-ин-Трастевере, откуда-то на север идут послания – и даже если их

перехватят, то прочитать все равно не смогут.

Если бы он мог, он бы выругался вслух. Там, в Лондоне, они, видимо, не очень

представляли себе, как ему опротивела Италия – за почти пять лет, что он тут провел. Даже

фрески и картины его уже не радовали.

Вместо того, чтобы преклонить колена в простой, скромной церкви, он вынужден был делать

вид, что молится на раззолоченные статуи, и подходить под благословение к кардиналам,

которых он сам, лично, покупал за деньги, что потом тратились на вино и шлюх.

Он сжал зубы и приказал себе: «Нельзя!» Не помогло. Он редко видел ее – но сейчас ему

отчаянно, до боли, хотелось просто коснуться ее руки.

Он вздохнул и повернул в узкую улицу, что поднималась на Яникульский холм.

Джованни был в конторе – считал что-то, не поднимая головы. Мужчина присел и пропустил

сквозь пальцы штуку фландрских кружев, что лежала на столе.

- Хороший рисунок, - безразлично сказал он. Темные глаза ди Амальфи чуть усмехнулись и

он, откинувшись на спинку кресла, потянулся.

- Да уж для кардинальских девок, поверь мне, плохих вещей не вожу.

- Кстати о Фландрии, - смуглая рука гостя все гладила кружево. «Придется мне опять туда

отправляться, и уже скоро».

Джованни ди Амальфи чуть присвистнул, но, по старой привычке, промолчал – человек, что

сидел перед ним, не любил лишних слов.

-Бумаги у тебя в порядке, - ди Амальфи вдруг посмотрел на того, кто сидел напротив и

спросил: «Что случилось?»

Мужчина помедлил и вдруг сказал:

- Я еду во Флоренцию сегодня вечером.

- Ты подумал? – осторожно спросил ди Амальфи. «Ты уверен, что Орсини там нет?».

- Все безопасно, он в Милане, вместе с Джакомо Бонкомпаньи.- усмехнулся синеглазый.

- Король Филипп, чтобы порадовать папу римского, назначил его незаконного сына

командовать войсками герцогства, только вот все равно не доверяют мальчику– Орсини

отправили за ним присматривать, - Джованни тоже улыбнулся.

- Надо нам, кстати, этого Джакомо не выпускать из виду – не нравятся мне заигрывания

Ватикана с ирландскими католиками, еще с первого восстания Десмонда, - сказал

англичанин.

- Думаешь, Бонкомпаньи может отправиться в Ирландию? – взглянул на него ди Амальфи.

«Есть одна девушка, говорят, он с ней спит, когда приезжает в Рим…».

- Нет, - поморщился гость. «Ты кардинальским девкам кружева продаешь, ты с ними о

политике и разговаривай. А меня уволь».

Ди Амальфи улыбнулся:

- Ладно, езжай во Флоренцию, только не нарвись там, на неприятности, прошу тебя.

- Постараюсь, - поднимаясь, сказал англичанин. «Просто понимаешь, Джованни, я ее уже три

месяца не видел – нет сил моих более». Он закрыл глаза, и мгновение постоял, не двигаясь.

«А оттуда – прямо во Фландрию, и неизвестно – на сколько, - продолжил он.

- Устал я, - так и не открывая глаз, вздохнул мужчина, и потер лицо.

- Ну, там тебя приласкают. А потом выпейте вина и спите, - ди Амальфи потрепал мужчину

по плечу. «Завтра будет новый день».

Когда мужчина вышел, резидент английской разведки в Риме, посмотрев ему вслед, вдруг

подумал: «Счастливый человек». Джованни закрыл на засов дверь конторы, и достал из

потайного ящика досье на Джакомо Бонкомпаньи.

Прочитав все, что ему было нужно, он, было, взял бумагу для шифровки, но вдруг отложил

перо, вспомнив свою Флоренцию.

Ему было восемнадцать, и он тогда впервые после смерти отца, от которого унаследовал

дело, поехал на север один. Он был рожден и воспитан здесь, в сердце Рима, хорошим

католиком, и никогда не думал, что может стать кем-то еще.

Хватило трех дней и одной проповеди Кальвина в соборе святого Петра в Женеве, чтобы

он понял – жизнь бывает другой.

Тогда он так и не вернулся в Италию – ему казалось немыслимым покинуть все, что стало

для него родным. И ее тоже – белокурую, голубоглазую свою жену, с которой они

повенчались в той же церкви, где он впервые услышал слова, изменившие его навсегда.

Его Флоренцией стал маленький, скромный дом на узкой улице, улыбка, с которой жена

провожала его каждое утро, воскресная проповедь в церкви, и то, как они потом шли на

озеро – за которым возвышались, - без конца и края, - горы.

Через два года он опустил ее тело в землю, - вместе с их новорожденным сыном, - и, после

похорон, уже вечером, глядя на серый простор воды, не зная, что ему делать дальше, он

услышал тихий голос, что окликал его по-французски, - с английским акцентом.

Он зажег свечу и начал писать. Закончив шифровку, он поднялся наверх, в комнаты, где жил,

один, - с тех пор, как приехал обратно в Рим, больше десяти лет назад, и, встав у окна,

посмотрел на пылающее закатом небо.

-Только бы у него все было хорошо,- вдруг сказал ди Амальфи. «Господи, правда, он это

заслужил».