o c24ec28d571a6d65

- Сначала мальчика, - сквозь зубы, ответил Джованни, а потом они уже ничего не говорили, -

только в конце, уронив голову ей на плечо, он шептал: «Господи, любимая, любимая моя!»

Анушка выгнулась, принимая его, отдавая ему всю себя – до последнего уголка, и он еще

успел почувствовать, как раскрывается ее тело, - жарким, обжигающим потоком.

Она пошевелилась и подняла голову с его груди – от собора доносился звук колокола.

Джованни зевнул, и, поцеловав чудно вырезанные губы, усмехнулся:

- Пора на работу. Так. Ты тут складывайся потихоньку, а я съезжу за своим сыном приемным,

в горы. Бабушку тоже собери, и ждите нас. Придумаю, как отсюда выбраться, не

беспокойся».

- Бабушка не поедет, - грустно сказала Анушка. «Она тут хочет умереть».

- А ты? – обеспокоенно спросил Джованни.

Женщина наклонилась, и, взяв его лицо в ладони, строго ответила: «А я не хочу умирать. Я

же тебе сказала, - я собираюсь пойти за тобой куда угодно, - хоть на край света, - жить с

тобой, рожать тебе детей и готовить тебе еду – самую острую, уж поверь мне».

Джованни счастливо рассмеялся, и, прижав ее к себе, просто лежал – слушая, как бьются

рядом их сердца.

Майкл зашел в какой-то портовый кабак, и, попросив бумагу с чернилами, улыбаясь, быстро

написал на листке бумаге несколько строк.

- Вот так, - пробормотал он, перечитывая, - пусть ни этой шлюхе, ни паписту ее мало не

покажется. Такой же развратник, как отец мой, а она, - Майкл поморщился, - пусть тоже

сгорит в аду. Нет, в Лондон, в Лондон, там навещу своих родственников, - он усмехнулся, - и

все будет, как надо. Сколько лет сейчас девке этой?».

Он посчитал на пальцах: «Четырнадцать. Ну, следующим годом будет пятнадцать. Очень,

очень хорошо».

Майкл сложил записку, и, поднявшись на холм, к собору, бросил ее в деревянный ящик с

прорезью, что стоял у высоких, уже запертых на ночь дверей здания Святой Инквизиции Гоа.

Потом он просто постоял на террасе, глядя на запад, туда, где огромное солнце медленно

опускалось в лазоревый, как его глаза, океан.

- Скоро, - пообещал он себе.

Хосе примерился и, наступив на извивающегося червя, улыбаясь, сказал: «Вот, я же обещал

тебя раздавить!»

Мальчик, рассматривая аккуратно перевязанную ногу, рассмеялся.

- А ты, - Хосе присел, - выздоравливай, сейчас язва заживет, и пойдешь домой, к родителям.

И будь осторожнее, ладно, не попадай сюда в будущем?

- Спасибо, - ребенок прижался щекой к его руке.

- Вылечил? – раздался с порога низкий, мягкий, такой знакомый голос.

- Папа! – Хосе обернулся, и, вытирая руки, улыбаясь, повторил: «Папа!».

Джованни потрепал сына по голове и ворчливо сказал: «Знаю, ты тут навек готов

поселиться, но там, - он показал на равнину, - надо кое-что сделать». Он оглядел чистый,

прохладный, убранный храмовый зал и протянул: «Да, нам бы так за больными научиться

ухаживать».

- Я только наставника поблагодарю, - попросил Хосе, - вещей-то у меня и нет почти.

- Ну, иди, - улыбнулся Джованни, - лошади там, у ворот ждут.

Проводив глазами мальчика, он повертел в руках какой-то цветок.

- Лодка, да, - подумал Джованни. «Только надо послать Хосе в гавань, договориться с каким-

нибудь капитаном, чтобы подобрали нас в море.

- А так, - он смешливо пожал плечами, - с парусом я управлюсь, надо будет еще какие-

нибудь вещи утопить, чтобы их на берег, потом выбросило. И в Кадис. Ну, или в Лиссабон. В

общем, все равно куда, до Лондона доберемся. Там сразу обвенчаемся – и в деревню.

- Бедная Анушка, придется ей корсеты носить, - он представил себе ту грудь, которую еще

недавно держал в руках, - в корсете, и глубоко вздохнул.

-Ничего, до Европы путь долгий, ночей много, налюбуюсь еще. И одежды надо купить на

рынке, а то у меня, кроме сутан, и нет ничего, а Хосе меня ниже. Ну да, сейчас ему все и

скажу, по дороге. Большой уже мальчик, поймет. А в Лондоне сразу найду Корвино, у него,

наверное, и внуки уже есть, он же мой ровесник почти, за пятьдесят ему сейчас. Ох, и

выпьем же мы с ним, как в Риме, во время оно.

Он посмотрел на сына, что, кланяясь, прощался с врачом, и улыбнулся: «Хорошо все же, что

я его английскому научил, как знал. Но ведь и знал, да. Вот и время пришло».

Отец Фернандо повертел в руках записку, и кисло спросил своего помощника: «А где отец

Джованни?»

- Поехал в горы, там его воспитанник, Хосе, он туземцев лечит, - с готовностью отозвался

секретарь трибунала.

- То, конечно, занятие милосердное и христианское, - отец Фернандо перекрестился – но

ведь как всегда, - стоит появиться серьезному делу, так самого опытного инквизитора нет. Ну

что ж, придется самим, не след с таким ждать.

- А что там, - заинтересовался секретарь, - опять эти деревья, что они у домов выращивают?

- Вы прогуляйтесь по городу, - вздохнув, посоветовал отец Фернандо, - посчитайте, потом

вернитесь, и я вам дам золотой за каждый дом, у которого такого дерева нет. Уйдете от меня

с пустыми руками. Нет, тут не деревья, тут похуже – нарушение обета целомудрия.

Секретарь побелел и прошептал: «Да кто же это?».

- Высокий, смуглый, темноволосый, - отец Фернандо повертел в руках записку и внезапно