o c24ec28d571a6d65

-Это Петрарка, - сказал Джованни, гладя цветок хризантемы, - наш поэт. Я на досуге стал

немного переводить, с японского , на японский, просто так, ради себя. У нас, конечно, разный

ритм, бывает сложно…

-Твой взор еще увидит жизнь в моем, - вздохнув, повторил даймё. «Я сам напишу свиток с

этой строчкой, и подарю его моему цветку сливы, это так прекрасно, сенсей».

- Вашей жене? – улыбнулся Джованни.

- Нет, я беру новую наложницу, приемную дочь Масато-сан, - небрежно ответил даймё.

«Пойдемте, я вам покажу азалии, они в этом году хороши, как никогда.

-Ну вот, - улыбнулся отец Франсуа, - все готово. Сейчас отец Джованни вернется, он ведь

крестным будет, и начнем.

- Хорошо, что я Дайчи в Нагасаки взял, - внезапно сказал Масато-сан, оглядывая маленькую,

скромную комнату – деревянный крест был прикреплен на перегородку, на низком столике

стоял медный таз с водой. «Ему ведь уже шестнадцать, как раз конфирмацию успели

сделать. Ну и спасибо, что исповедовали нас, святой отец, - мужчина улыбнулся, - грехов за

это время, видите, немало накопилось.

- Масато-сан, - осторожно, поглядев на собеседника, - начал отец Франсуа, - может быть, не

стоит дочке вашей, - он помялся, - туда, - священник махнул рукой в сторону покоев даймё, -

переезжать. Все же вы отец, хоть и приемный, и Марико ваша, то есть Марта, - невинная

девушка, христианка, зачем ей судьба такая? Сами же знаете, святые девы мукам от

язычников подвергались, а веру свою хранили, а тут вы своими руками дитя на такое

толкаете...

Масато-сан вздохнул и посмотрел на крест.

- Да ведь, святой отец, - горько улыбнулся он, - разве я не понимаю? У меня тоже сердце

болит, когда я об этом думаю, но что, же делать? Я ведь самурай, обязан подчиняться

господину своему во всем, даже если он хочет жизнь мою забрать.

- То ваша жизнь, - неожиданно жестко сказал отец Франсуа, - вы ей и распоряжайтесь, в этом

вам никто не помеха. Однако какой же вы христианин, если желания господина для вас

превыше заповедей Господа нашего, и вы дитя своего язычнику на поругание вести готовы?

Волк посмотрел на невидного, маленького священника и вдруг вспомнил глаза батюшки

Никифора, там, в Сибири.

«А ведь он бы меня не похвалил, нет, - подумал Волк. «Он бы то же самое сказал, и

правильно бы сделал»

- Так ведь, - голубые глаза Масато-сан смотрели куда-то вдаль, - вы же тут живете, святой

отец, сами знаете, кто мою дочку замуж возьмет? Да тут и христиан, кроме нас, нет, - Волк

отвернулся.

- Будут, - отец Франсуа коснулся его руки. «Я вас прошу, Масато-сан, подумайте –

сделанного ведь уже не вернешь, не надо вашей девочке такой доли, разве можно из нее, -

священник покраснел, - блудницу делать? Пусть обвенчается, как положено, по любви, и

живет в мире с супругом своим, в христианском браке.

Волк помолчал, и, перекрестившись, сказал: «Ну, посмотрим, как оно будет».

- А зачем в воду опускают? – поинтересовалась Мияко-сан, помогая Тео-сан одеть Сейджи.

-Чтобы грехи смыть, и дать дитяти душу вечную, - Тео-сан перекрестилась, и взяв мальчика

на руки, сказала: «Ну, спасибо вам, теперь уж я сама».

- А можно там побыть? – Мияко покраснела. «Я в углу постою, мешать не буду, мне

интересно очень».

- Ну конечно, - ласково ответила Тео-сан. «Пойдемте, милая».

Она отодвинула перегородку, и, посмотрев на священников, поклонившись, весело сказала:

«А вот и мы!»

- Жена моя, Тео-сан, - Масато повернулся к отцу Джованни. «Ну и сын, конечно». Джованни

все смотрел на женщину. «Где же я ее видел? - подумал он. «Эти глаза, да. Их никак не

забыть». Он вспомнил запах цветущих лугов с того берега реки Арно, маленькую,

прекрасную женщину с зелеными глазами и детей, которые возились внизу, под мостом.

- О, милый Фьезоле, любимый Цицероном, - пробормотал он, и улыбнулся. «Вы дочь Марты,

Тео? Вы меня не помните, мы с вами встречались во Флоренции, давно, вы еще были

ребенком. У вас еще младший брат был, Теодор.

- Был, - потрясенно ответила Тео. «Я вас помню, да, синьор Джованни! Вы стали

священником?»

- Так получилось, - усмехнулся он и велел: «Ну, мы потом с вами поговорим, за чаем, а пока

давайте моего крестника, а то он вам все руки оттянет, вон, толстый какой, - Джованни нежно

улыбнулся и принял Сейжди. Тот захихикал, и Джованни подумал: «Господи, молоком еще

пахнет».

Мияко тихо встала в углу комнаты, и, не поднимая глаз, подумала: «Какие счастливые!».

Масато-сан держал жену за руку, и женщина увидела, как Тео-сан на мгновение, ласково

погладила его пальцы. Дайчи и Марико улыбались, и Мияко, стараясь не смотреть в сторону

стола, все же не удержалась, и быстро взглянула туда, - она никогда еще не видела таких

мужчин, как этот священник.

Он был высокий, - выше Масато-сан, широкоплечий, с темными, побитыми сединой

волосами. Темные, большие глаза играли золотистыми искорками, и он, передав Сейджи

отцу Франсуа, стал отвечать на его вопросы – на каком-то незнакомом языке.

- Это латынь, Мияко-сан, - услышала она шепот Дайчи, что подошел к ней. «Старый язык, на

нем не говорят больше, только молятся».

- Еgo te baptizo in nomine Patris, et Fili , et Spiritus Sancti, - раздался мягкий голос отца