О духовных явлениях в искусстве и науке

¹³⁴

В случае с произведением нашему вниманию предстает плод сложной психической деятельности, причем, по-видимому, преднамеренным и сознательно составленный. В случае же автора мы сталкиваемся с самим психическим аппаратом. Для первого объектом анализа и истолкования является конкретное художественное достижение, а для второго – творческий человек как уникальная личность. Хотя эти два объекта тесно связаны и даже взаимозависимы, ни один из них не может объяснить другого. Можно, конечно, судить об авторе по его произведению и наоборот, но эти выводы никогда не будут окончательными. По сути, все сведется к предположениям или удачным догадкам. Да, наше знание об особом отношении Гете к матери заставляет вкладывать дополнительный смысл в восклицание Фауста: «До Матерей! И что мне в слове том?»[200]

Но оно не подсказывает нам, как привязанность поэта к матери способствовала сочинению самой пьесы, при всем нашем понимании важности этих отношений для Гете-человека (по многим предательским следам, которые он оставил в своих сочинениях). Ничуть не лучше обстоит дело с обратным влиянием. В «Кольце Нибелунга» нет ничего, что побудило бы нас предполагать в Вагнере склонность к трансвестизму при несомненной тайной связи между героикой нибелунгов и некоторой патологической изнеженностью Вагнера-человека. Индивидуальная психология автора может объяснить многие стороны его творчества, но не само произведение. А если бы она успешно объясняла творчество целиком, деятельность автора оказалась бы всего-навсего симптомом, что нанесло бы урон как произведению, так и его репутации.

¹³⁵

Современное состояние психологических знаний не позволяет установить в области искусства те строгие причинно-следственные связи, каких мы ожидаем от науки. Ведь психология – новейшая из наук. Лишь в пространстве психофизических влечений и рефлексов мы можем более или менее уверенно применять понятие каузальности. Но там, где начинается настоящая душевная жизнь, то есть при усложнении психики, психолог вынужден довольствоваться противоречивыми описаниями психических процессов и представлять как можно нагляднее основу деятельности разума во всех его затейливых проявлениях. В то же время ему следует воздерживаться от того, чтобы называть какой-либо из этих процессов «необходимым» в смысле причинной определенности. Сумей психолог выявить какие-либо причинные связи в произведении и в процессе художественного творчества, тем самым он лишил бы опоры эстетику, которая в итоге превратилась бы в направление психологии. Разумеется, ему не нужно отказываться от притязаний на изучение и установление причинности сложных психических процессов – иначе мы фактически отнимаем у психологии право на существование, – однако психологу не суждено воплотить эти притязания в жизнь в самом полном смысле слова, поскольку творческое устремление, которое находит свое ярчайшее выражение в искусстве, иррационально; оно посмеется в конце концов над всеми нашими рационалистическими затеями. Всякие сознательные психические процессы вполне подлежат каузальному объяснению, но творческий акт, укорененный в необъятной пучине бессознательного, неизбежно ускользает от наших попыток понимания. Оно описывает себя только в своих проявлениях; о нем можно догадываться, но его невозможно целиком и полностью понять. Психологии и эстетике предназначено обращаться друг к другу за помощью, одна дисциплина нисколько не обесценивает другую. Важный принцип психологии гласит: можно показать, что любой психический материал причинно связан с каким-то предшествующим. А принцип эстетики состоит в том, что психический плод можно рассматривать как существующий сам по себе и для себя. Идет ли речь о произведении или об авторе, оба принципа верны и справедливы, несмотря на всю их относительность.

1. Произведение

¹³⁶ Между подходом психолога к литературному произведению и подходом литературоведа имеется принципиальное различие. То, что важно и носит определяющий характер для последнего, может быть совершенно несущественным для первого. Думаю, без труда вспомнятся литературные произведения крайне сомнительного достоинства, которые зачастую вызывают неподдельный интерес у психолога. Так называемый психологический роман полезен для психолога отнюдь не в той степени, какую ему приписывают литературоведы. Рассматриваемый как самодостаточное целое, этот роман объясняет сам себя. Он сам проделывает необходимую работу по психологическому истолкованию, а психологу остается разве что подвергнуть ту критике или расширить выводы.