О духовных явлениях в искусстве и науке

¹³⁷ В целом именно тот роман, который не относится к психологическим, предлагает богатейшие возможности для психологического разъяснения. Здесь автор, не лелея далеко идущих намерений, не выставляет своих персонажей в психологическом свете – и тем самым оставляет место для анализа и истолкования, даже побуждает к нему своим непредвзятым способом изложения. Хорошими примерами таких романов будут сочинения Бенуа

[201]или английская проза в духе Райдера Хаггарда, а также наиболее популярное направление массового литературного производства – детективные истории, к которым первым обратился Конан Дойл[202]

. Еще я отнес бы к этому широкому классу мелвилловского «Моби Дика», который лично мне кажется величайшим американским романом. Захватывающее повествование, внешне совершенно лишенное психологических интенций, интересует психолога больше всего. Такое повествование строится с опорой на невысказанные психологические допущения; чем менее сам автор их осознает, тем более они в своей беспримесной чистоте раскрываются перед пытливым взором. Напротив, в психологическом романе автор нередко пытается «возвысить» сырой материал своего произведения до области психологических дискуссий, но вместо того, чтобы что-либо прояснить, обыкновенно лишь затушевывает психическую подоплеку. Из романов такого рода неспециалист черпает «психологию», тогда как романы другого рода требуют от психолога выявления более глубокого их смысла.

¹³⁸ До сих пор говорилось о романе, однако все сказанное мною сводится к психологическому принципу, который вовсе не ограничивается конкретной формой литературы. Мы встречаемся с ним и в поэзии, а в «Фаусте» он настолько очевиден, что служит водоразделом между первой и второй частями. Любовная трагедия Гретхен

[203]объясняет сама себя; психологу попросту нечего добавить, ибо до него уже все сказал поэт, причем изысканнее и точнее. Но вот вторая часть буквально взывает к истолкованию. Непостижимое богатство воображаемого материала настолько превосходит способности поэта к их выражению, что текст перестает быть самообъясняющим, а каждая новая строка только усугубляет потребность читателя в разъяснении. «Фауст» – это лучший, пожалуй, наглядный пример сочетания двух крайностей в психологии искусства.

¹³⁹

Для пущей ясности мне бы хотелось впредь называть один способ художественного творчества психологическим[204], а другой – визионерским (visionäre). Психологический способ опирается на материалы, взятые из сознательной жизни человека, – на определяющий опыт, на сильные чувства, на страдания и страсти, то есть на «материю» человеческой судьбы. Все это усваивается психикой поэта, возносится от обыденности до поэтического постижения и выражается столь убедительно, что мы обретаем глубину прозрения, живо осознаем те повседневные события, каковыми обычно склонны пренебрегать или предпочитаем не замечать, поскольку воспринимаем их, как правило, лишь смутно или как некую помеху. Сырой материал такого рода творчества черпают из сознательного содержания разума, из вечно повторяющихся радостей и печалей, однако этот материал проясняется и преображается по воле поэта. Психологу тут больше нечего делать – если только мы не ожидаем, что он объяснит нам, почему, собственно, Фауст влюбился в Гретхен или почему Гретхен пришлось убить своего ребенка. Такие темы составляют удел человечества; они воспроизводятся многократно, и в них коренится унылое однообразие полицейского суда и уголовного кодекса. Они лишены многозначности и полностью объясняют сами себя.

¹⁴⁰ К этому разряду сочинений принадлежат поистине бесчисленные литературные произведения: все романы о любви, о семейной жизни, о преступлениях и общественных драмах, а также дидактическая поэзия, немалое число лирических стихов – и пьесы, как трагические, так и комические. В любой художественной форме содержание этих сочинений неизменно восходит к области сознательного человеческого опыта, иначе говоря, берется из психической авансцены жизни. Вот почему я называю этот способ творчества «психологическим»; здесь все замыкается в пределах психологически постижимого. Всякое содержание, будь то опыт или его художественное выражение, относится к области ясно понимаемой психологии. Даже в психическом сырье, то есть в самих людских переживаниях, нет ничего странного; напротив, они известны от начала времен – нам отлично ведомы страсть и ее роковой исход, человеческая судьба и ее страдания, вечная природа с ее красотой и ужасом.