До сих пор мы обсуждали различные стадии, через которые проходят люди после получения трагических известий. Разбирали защитные механизмы с точки зрения психиатрии, средства преодоления, применяющиеся в чрезвычайно тяжелых ситуациях. Эти механизмы действуют в течение разных периодов, сменяют друг друга, либо работают одновременно. И лишь одно явление характерно для всех стадий. Имя ему – надежда. Так годы назад цеплялись за нее дети в бараках L 318 и L 417 в концентрационном лагере Терезиенштадт. Там было заключено почти пятнадцать тысяч детей, старшему из которых было не больше четырнадцати. Выжило около сотни.
Сколько бы бесед с умирающими мы ни провели, всякий раз нас кое-что поражало. Даже те пациенты, что были настроены реалистически, те, что принимали смерть как данность, все же не отрицали возможность исцеления. Они надеялись на открытие новых лекарственных веществ, на «успех исследований, который случится в последнюю минуту», как выразился пациент Д. (беседа с ним будет приведена в этой же главе). Лучик надежды продолжал светить им, сколько бы они ни мучились: кто день, кто неделю, а кто и месяцами. Многие подсознательно полагали, что в страданиях должен быть смысл, что за муки рано или поздно воздастся – стоит лишь еще немного потерпеть. Такие надежды возникают периодически, действуют исподволь. Вот наиболее типичные мечты: «Это всего лишь страшный сон, это – не реальность, утром меня разбудят, скажут, что доктора готовы попробовать новое, перспективное лекарство»; «новое лекарство испытают именно на мне, ведь я – тот самый пациент, который им нужен». Наверное, примерно так думал первый человек, которому пересадили трансплантат сердечной мышцы, – считал, что он избран сыграть особую роль. Подобные мысли внушают смертельно больному человеку иллюзию выполнения важной миссии, поднимают настроение и дают возможность переносить испытания, когда жить становится невмоготу. В каком-то смысле человек иногда получает рациональное обоснование своих страданий. Для некоторых же пациентов это остается временной, однако столь необходимой им формой отрицания.
Данное явление можно называть как угодно, но мы выявили, что все наши пациенты хотя бы в небольшой степени испытывали подобные надежды, которые помогали им держаться в самые сложные дни. Доктора, что позволяли пациентам питать иллюзии, пользовались их особым доверием, и неважно, насколько реалистичными были эти иллюзии. Больные тем более ценят такой подход врачей, если им позволяют поддерживать надежду, невзирая на плохие новости. Это не значит, что доктора должны лгать пациентам; нет, они просто разделяют с больными веру в то, что произойдет нечто неожиданное, вдруг наступит ремиссия и пациент проживет дольше, чем предполагалось. Если надежда исчезает – это обычно симптом скорой смерти. Иногда пациент говорит: «Доктор, по-моему, все…» или: «Я чувствую – это оно…» Был один больной, который не переставал верить в чудо, и как-то утром встретил нас словами: «Кажется, произошло чудо – теперь я готов ко всему, мне совсем не страшно». Каждый из пациентов, который произносил нечто подобное, умирал в течение следующих суток. Мы поддерживали в пациентах веру, но не пытались ее реанимировать, когда он сдавался. Сдавался не в отчаянии, а переходя в стадию принятия.
Надежда порождала и конфликты, которые обычно имели две основные причины. Причина первая и наиболее болезненная – ощущение безысходности, которое передается больному от доктора или от родственников, в то время как пациенту так необходима надежда. Причина вторая вызывает тоску и заключается в неспособности семьи пациента примириться с тем, что он находится на завершающем этапе жизни. Родственники продолжают отчаянно цепляться за надежду, не в состоянии осознать неизбежное, тогда как сам пациент уже готов к смерти. Иллюстрацией последнего примера являются случаи пациентки В. и пациента Х.