О смерти и умирании

Пациентка Ф., чернокожая женщина, была неизлечимо больна, находилась в крайней степени истощения. Она неделями лежала в постели, не имея возможности двигаться. Когда я видела ее темное тело на белых простынях, у меня сразу возникали ассоциации с извилистыми корнями дерева. Болезнь настолько изуродовала пациентку, что контуры ее тела и черты лица были страшно искажены. Рядом с больной находилась ее дочь, которая прожила с мамой всю жизнь. Она также сидела молча, абсолютно неподвижно. О помощи нас попросили медсестры. Их беспокоила даже не столько сама пациентка, сколько ее дочь, и основания для беспокойства имелись. Сестры видели, что женщина все больше времени проводит у постели пациентки. Она бросила работу и в последнее время сидела в палате умирающей матери практически круглые сутки; они не разговаривали. Наверное, медики не так переживали бы, однако в глаза бросалось несоответствие: дочь все дольше оставалась у матери, в то же время общение между ними полностью отсутствовало. У пациентки не так давно случился инсульт, не могла ни говорить, ни двигаться. Считалось, ее мозг перестал функционировать. Дочь находилась рядом, ее забота и нежность не проявлялись ни в словах, ни в жестах, – она лишь тихо присутствовала в палате. Она была незамужней женщиной лет сорока.

Мы зашли к пациентке, попросили ее дочь уделить нам время для короткой беседы. Хотелось понять причины ее постоянного присутствия в больнице, ведь это означало, что она полностью отчуждает внешний мир. Сестры тревожились, как среагирует женщина, когда ее мать уйдет из жизни, однако она, как и сама пациентка, выглядела абсолютно некоммуникабельной. Впрочем, причины, по которым обе игнорировали окружающий мир, были совершенно разными. Не знаю, что заставило меня бросить взгляд на кровать пациентки, когда мы с ее дочерью уже стояли на пороге палаты. Наверное, мне показалось, что я лишаю ее общества посетителя; может быть, сработала старая привычка – обязательно информировать пациента о том, что происходит. Я переживала, что больная останется одна, и сообщила ей, что мы на некоторое время заберем ее дочь. Тут пациентка кинула на меня взгляд, и я осознала две вещи: во-первых, она точно понимала, что происходит, хотя явно не была способна общаться; во-вторых, ни в коем случае нельзя считать человека так называемым овощем, даже если он не реагирует на внешние раздражители. Незабываемый урок для меня.

Мы долго беседовали с дочерью пациентки. Она бросила работу, оборвала все связи, запустила дом, чтобы как можно больше времени проводить с умирающей матерью. Она не заглядывала в будущее, не могла сказать, что будет, когда мать умрет. Женщина лишь чувствовала, что обязана сидеть в палате день и ночь. За последние две недели она спала около трех часов в сутки. Ей казалось, что усталость, возможно, лучший способ оградить себя от переживаний. Женщине внушала ужас сама мысль уйти из палаты, поскольку мать в это время может скончаться. Рассказать матери о своих опасениях она не пыталась, хотя та заболела уже очень давно и до последнего времени могла разговаривать. В конце беседы дочь пациентки дала понять, что испытывает чувства вины, неопределенности и даже раздражения. Ее эмоциональное состояние было вызвано периодом изоляции и, более того, ощущением, что ее покинули. Мы поощряли ее чаще выражать чувства, предложили вернуться на работу на полставки, дать себе возможность контактировать с другими людьми, чем-то заниматься помимо пребывания в больничной палате. Пообещали также встретиться, если у нее возникнет необходимость поговорить.

Вернувшись с дочерью Ф. в палату, я сообщила пациентке о принятых решениях и попросила ее одобрения. Я сказала, что дочь сможет уделять посещениям часть дня. Пациентка не отрывала от нас взгляда, потом облегченно вздохнула и закрыла глаза. Медсестра, заглянувшая в палату вместе с нами, весьма удивилась, что Ф. реагирует настолько живо. Она поблагодарила нас за то, что стала свидетелем важного события, так как все сестры успели привязаться к пациентке и ощущали тревогу оттого, что дочь ее находилась буквально в агонии, не могла выразить свои чувства. Дочь Ф. нашла работу с частичной занятостью и, к удовольствию медицинского персонала, поделилась этими новостями с матерью. Теперь, навещая мать, она уже не испытывала чувства раздвоения; обида и ощущение повинности отошли на второй план, и ее визиты стали более содержательными. Женщина снова начала общаться с другими людьми как в больнице, так и за ее пределами, завела новые знакомства. Через несколько дней Ф. скончалась, пребывая в состоянии покоя.

Еще одним нашим собеседником стал И. Его мы запомним надолго: настолько сильно его охватили мучения, одиночество, отчаяние. Он был уже немолодым человеком, сознающим, что теряет жену, с которой прожил в счастливом браке несколько десятков лет.