О театре и не только

В конце девяностых того века началась морока с большим залом, зачастили строители. Тянулось год, может больше. Не разрешали использовать большой зал. Причина – может рухнуть потолок. Но мы – не из пугливых. Втихаря репетировали, ставили спектакли. Декорационный цех в другом здании переделали в малый зал. В это время уже ушли на пенсию актёры довоенного поколения. Из стариков остался только Морчуков. Из ленинградской студии – артисты Александр Сасыков, Алла Бадмаева и я, Борис Шагаев.

Основное здание поставили на режим ремонта. К этому времени кое-как сколотили малый зал на 35–40 мест. Сцена четыре метра в глубину, шесть метров в ширину. Кулис нет, актерам некуда спрятаться. Зритель – справа, слева – сидящие в зале видели актёров, готовящихся к выходу. Световой аппаратуры мало. Декорации не вынести, не изменить – как поставили, так и до конца стоят. Умудрялись делать ширмы на колесиках и как-то видоизменяли визуальный вид оформления. Зрителю тоже надоедает одна и та же выгородка, зритель любит, ко всему прочему, когда хорошая игра, костюмы, меняется декорация. А на сцене малого зала всё кучно, бедно и немного смахивало на любительское действо.

Правда, актёры игрой компенсировали убогость окружающей действительности, но замысел режиссёра и художника до конца не был претворен. Для черновых репетиций как-то с натяжкой сходило, но сотворить что-то стоящее, реализовать полностью было почти невозможно.

И в довершение всего в малом зале было холодно, крыша протекала. Как и в большом зале, так и в малом во время репетиций и спектаклей ставили тазики и вёдра. Во время репетиций актеры ходили вокруг тазиков, перешагивали. Зрители не раздевались, в антракте было некуда выйти, буфета нет, туалет непонятно где. Но главное, было холодно. И так 10 лет, эпохи малого зала, жили как в «Зимовье на Студёной». Был такой рассказ Мамина-Сибиряка.

Дирекция и бухгалтерия, и цеха обогревали нижнюю мозговую часть обогревателями. Они, по-моему, не почувствовали эпоху Малого зала. Это время было похоже на эвакуационный период. Можно понять, когда война, разруха, то и терпеть надо. А было мирное время. Тогда расцветал футбол. Футбол был стратегический объект, а культура – это атавизм. И так было, пока не написал статью в газете московский критик Виктор Калиш. Кто-то в республике вспомнил про театр, и после десяти лет режима ремонта, наконец, за пять месяцев отремонтировали главный корпус. Во время ремонта убрали крышу, потолок и сварганили новое покрытие. Правда, после этого злые языки злословили, что когда раскрыли крышу и потолок, вся энергетика, собранная за десятилетия, ушла наружу. И действительно, что-то не заладилось в нашем храме. Приехал студент-новатор, пошёл к Илюмжинову, попросил место главного режиссера, глава дал добро, и началась новая эра в новом здании. Коллектив и директор закудахтали, что пришел мессия с большим будущим и потенциалом. Через некоторое время народ понял, что король-то голый. Нельзя сказать, что был совсем голый. Какая-то набедренная повязка была и какие-то стоптанные башмаки. Вроде бы брат по разуму, ан дело-то не так вышло. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Так вот, в малом зале прошла целая «эпоха потерь» полноценных, достойных большой сцены спектаклей. 10 лет – это седьмая часть времени существования театра. Мне тогда было где-то за 50 лет. И самое активное, зрелое время ушло на малозаметное, неблагодарное существование. Начальство забыло про театр, зритель думал, что театр не функционирует. Это была эпоха безвременья. Но мы выжили, хотя было горестно, холодно, тоскливо. Не всё же время праздники для души. Нужно время и для раздумий. 10 лет хватило кое о чём подумать. Праздники забылись, а паскудные дни остались в выжженной душе будней.

Сочувствовали нам все. Сочувствие невыход из положения. Правда, одна воинствующая дилетантка-журналистка М. Ланцынова ополчилась на театр и обвинила нас, что мы занимаемся «эпикой». Слово какое подъездное, шелупонистое – эпикой. Какие могут быть эпические спектакли в малом зале со спичечный коробок? Это был пасквиль о работе театра малограмотного, несведущего дилетанта, неприличного человека. Понятие «приличный человек» в советское время было важнее, чем «талантливый человек», – пишет критик А. Смелянский, завлит МХАТа.

В малом зале были поставлены спектакли «72 небылицы», «Смерть Тарелкина», «Зая-Пандит» и многие другие. В спектакле «Всё как у всех» были интересны А.Т. Сасыков, В. Тепкеева, Б. Морчуков, В. Базыров, В. Кушинова. В «Смерти Тарелкина» актер Д. Сельвин сыграл свою последнюю роль. Эта роль была для него радостью. И он в ней купался. Таким одухотворенным на репетиции Сельвина не видели много лет. Он прекратил все праздные дела и на репетициях просил повторить, закрепить моменты сцен. В спектакле «Всё как у всех» у Д. Сельвина, Б. Морчукова, В. Тепкеевой роли были близки по внутреннему состоянию и их принципам в жизни. Поэтому они существовали в роли, не чувствовалось, что они просто играют.