О театре и не только

При всей холодности зала и руководства республики мы согревались теплотой и заинтересованностью творцов. К 10-летней эпохе малого зала у меня двоякое отношение. 10-летняя жизнь в малом зале прошла на энтузиазме, на романтизме актёров и режиссёров. Все терпели. Не жаловались, не бастовали, не ходили по инстанциям, не требовали. Калмыцкий долгострой театра длился больше всех театральных долгостроев страны. Самый большой долгострой в России продолжался четыре года. За это время, даже у нас, был построен шахматный город Сити-Чесс. Десять лет мои зрелые, важные годы ушли на малоформатную, никому не нужную работу. Хотя все работали с полной отдачей. И в то же время нас как будто бы не было. Вот такие мысли приходят при воспоминании о десятилетнем прозябании в малом зале. Об этом когда-нибудь будет сказано шире и доказательней.

Но эпоха малого зала иногда скрашивалась праздниками для души. Здесь самый момент сделать реверанс в сторону тогдашнего министра культуры Санджиева Н.Д. Когда хотели закрыть театр на время ремонта, министр культуры побежал на Верх, уговорил, доказал, что закрывать театр не нужно. И по настоянию министра декорационный цех переоборудовали в малый зал. И мы хоть как-то работали и поставили много спектаклей. В этот период министр пробил выезды на фестивали во Владикавказ (фестиваль «Мир Кавказу»), дважды в Майкоп и даже за границу, в Монголию. Расходы большие. А время тогда было архисложное. Актёры тогда ожили. Про холод на время забыли, потому что тепло шло, хотя бы от министерства культуры.

За 50 лет съездили на гастроли в Бурятию и Монголию – это преступно мало. И эта вина чиновников из минкульта. Потом театр почти никуда не выезжал. А жаль. Вот такие реалии. Театр зависит от роли личности в театре и от личности курирующего эту вселенную.

Воспоминания, всплывшие из подсознания

В Сибири, у печки, которую мама сделала сама, я слушал её рассказы про Каляева Санджи Каляевича – первого директора театра, Хонинова Михаила Ванькаевича, про открытие театра, про спектакль «Өнчн бөк» Хасыра Сян-Бельгина и многое другое. С годами всё улетучилось вместе с дымом, который шёл из печки, и было тепло, и я засыпал, что-то ушло в подсознание. Иногда какие-то воспоминания появляются сейчас, как солнце из-за туч, но многое осталось в подкорке.

Вспоминается недавнее прошлое. В спектакле «Воззвание Ленина» по пьесе С. Каляева Лага Нимгирович Ах-Манджиев играл простого степняка Шомпу. Его персонаж многое не понимал, что происходит в революционной степи. Он силился понять своим нехитрым умом, он хотел помочь Родине, он должен был понять, насколько это не опасно и куда грести. Голова Шомпу была забита вопросами. Ему надо было знать обстоятельно про революцию. За кого она? Кто Ленин? Не из наших ли? Хотелось добавить текст Шомпу, где он спрашивает, с какого хотона Ленин. Сцена, где читают табунщики «Воззвание Ленина», была написана Каляевым сочно, с юмором и с интригой. Шомпу Ах-Манджиева был земной, простой, чуть-чуть с хитринкой, в меру туповатый, эдакий шукшинский персонаж калмыцкого розлива. Он не наигрывал, не выделял актёрские краски, а был естественен, как кошка. Зритель смеялся над его наивными вопросами. Шомпу импонировал залу. А в жизни он был степенный. Небольшого роста, с крупным носом, с хорошим знанием калмыцкого языка, но в разговоре нужен был переводчик. Он говорил быстро, и как будто у него что-то было во рту. Мы же, привыкшие, всё понимали. Он никуда не лез, не выдвигался, не вступал, не был замечен другими структурами. Иногда Лага Нимгирович мог причаститься – ну, тогда держись! Василий Тёркин, дед Щукарь, Мюнхгаузен, Кеда все вместе взятые. Он был мягкий в жизни. Но калмыцкий язык у него был больным местом. Он ругал всех, кто не говорит на своём языке, ругался по поводу исчезновения языка. В 60-х годах ещё были защитники, охранники, если можно так выразиться, родного языка. Они, эти защитники, ушли. Сейчас на улице, в транспорте, на работе никто не скажет в сердцах: «Говорите на калмыцком!» Сейчас, в автобусе по мобильнику на русском языке расскажут всю автобиографию, и, причём громко, чтобы слышали и на другой улице. Никакой тайны. Лет 30–40 назад в транспорте разговаривали тихо, шёпотом. Мы изменились. Всё на продажу. Даже интим.