О театре и не только

Трезор был умнее хозяина, но хозяин дал команду и он выполнил приказ. Это как система. Власть самой справедливой, гуманной страны дала команду – выселить как врагов народа! Нукеры ринулись исполнять приказ.

Трезор выполнил команду хозяина, а у меня из руки хлынула кровь. Баба, которая несла на коромысле воду, заорала, схватила коромысло и стала гоняться за хозяином собаки, потом вырвала клок шерсти у Трезора, стала палить шерсть и дымом обдавать мою руку. Рубец на левой руке сохранился до сих пор. Исполнивший приказ Трезор в национальности не разбирался. Это усатый дядька разбирался в национальном вопросе, а собаке это ни к чему. Она не виновата. А хитроватый, мстительный усатый дядька, который дал приказ о депортации многих народов, вину не почувствовал. Не то Сатана сжег бы наших сатанистов-бесогонов.

У детей обиды проходят быстро. И я опять потянулся к своим сверстникам. Стою опять в сторонке и наблюдаю за игрой ребят. У каждой улицы был вожак. Если вожак бросил клич: – Айда купаться! – бежали за ним только кореша с его улицы. Стою так возле стайки зареченских ребят, а вожак Петька-двоечник подходит с битой для игры в лапту и стал задираться:

– Пошто рот тут разеваешь?! – Я молчу как Штирлиц у Мюллера. Нарываться, себе дороже. А Петька-двоечник, учащийся 4 класса, приказным тоном заявляет:

– Открой рот, калмычок! Сколько у тебя зубов?!

Я, ничего не подозревая, открыл. А Петька хрясь, мне по зубам палкой. Хлынула кровь. Я с криком бросился к матери в сельпо. На работе бабы, увидев кровь, закудахтали:

– Да что за изверги эти дети?! – Продавщица сельмага посоветовала матери: – Иди в сельсовет! Пусть власть накажет этих бандюг! – Мы пошли в сельсовет. Со слезами на глазах мама рассказала о случившемся председателю сельсовета. Председатель покрутил чернильницу, вынул из ящичка баранки и вымолвил: – Ну что сделаешь с этими пацанами. На покос не ходят, а шлындают по деревне. Дети есть дети. Вон, Панкратов Колька опять подрался, а я утрясай. Ты вот что, Анечка. Там, в поленнице, возьми три-четыре полена. С дровами-то зимой плохо. Мы оба вышли со слезами. Обида была и не до полешек. Ну, думаю, устрою я этому Петьке-суразу (незаконорожденный). И эта история закончилась без наказания обидчика, впрочем, как и депортация народов. Но кто это сотворил?! Не дети же?! Даже взрослые дяди не повинились за геноцид народа. Что это мы, великий народ, покаяния будем просить у инородцев?! Такие думки у прошлой и у нынешней власти. Ксенофобия зашкаливает. Особенно сейчас.

Я понял, что нам, азиатам, надо жить компактно. Целым этносом. Татары, немцы, чеченцы, удмурты, марийцы могут жить где угодно и в любом количестве. К ним такого отчуждения не будет, если они сами не спровоцируют. В современной Калмыкии проживает много калмыков и русских. Живут нормально и не надо талдычить об интернационализме. В Москве и Ленинграде, в этих мегаполисах, я не ощущаю себя россиянином. Ни в студенчестве не ощущал, ни сейчас. В Элисте я россиянин, интернационалист, полноценный житель страны. А там я инородец. Лет 10 назад иду я по Арбату с режиссером-чувашом Лешей Васильевым, с актером коми-пермяком Колей Крохалевым. Вместе учились в Ленинграде и встретились в Москве через много лет. А тут нарисовался милиционер в сопровождении гражданского лица и, представившись, отвел меня под дерево.

– Вы в командировке или по служебным делам? – вежливо спросил меня страж порядка. Я все понял: сейчас попросит паспорт и регистрацию. Но стал егозить: – По командировке или по служебной это одно и то же.

– Документы имеются? – опять-таки вежливо спросил милиционер. Но у меня уже открылись клапаны, я вынул паспорт и положил туда 100 рублей. В открытую. Милиционер молча вернул деньги (свидетелей чересчур много), взял под козырек, извинился и они ушли. Чуваш и коми-пермяк обалдели.

– А чего он у тебя паспорт проверял? – спросил Коля Крохалев.

– Да на другую разведку работаю – съерничал я, но потом рассказал правду об «азиатской любви» москвичей. Коллеги дивились и все повторяли: – Да такого не может быть! Не может быть! А почему у нас не спросил ничего?!

– У вас лица европейские, вы свои, а мы чужие. Наше место на востоке.

– В Ленинграде, когда мы учились, такого не было, – недоуменно проворчал Коля.

– Тогда был хоть какой-то интернационализм, а сейчас – западная толерантность. «Ненавижу, но терплю! Негра поймет только негр» – поставил я точку в бессмысленном разговоре.