О театре и не только

Мы и сейчас, в 21 веке, инородцы в России. Наши лица «предают» нас. Я понял, что нам с нашими лицами не быть полноценным россиянином. Идут прибалты, уже заграница, балакают на своем. Их не тронут, не попросят предъявить «ксиву», а, наоборот, подобострастно расшаркаются. Будет проживать 500 000 прибалтов в Москве в одном месте – никто не возникнет. Запад. Один журналист написал. Почему, когда в Англии, в Нью-Йорке танцуют лезгинку – нормально, а в Москве это уже знак. Попирают какие-то национальные традиции. Стрелять во время свадеб, конечно, не надо. Мегаполис – это не горы. Но почему я с Петей Надбитовым не могу станцевать чичердык у Кремля? Краковяк или казачок, пожалуйста. Еще приветствовать будут. «Чайна тауна» в мегаполисах не будет, как в центре Нью-Йорка, на Манхэттене. Может, лет черед 129 созреет общество и будет многонациональный котел в этой имперской стране. Даже «азиатского» Гарлема не будет. Сейчас негры живут по всему Нью-Йорку, а Гарлем – это экскурсионное место, куда возят туристов. Вот, мол, тогда у нас был расизм, а теперь мы – демократическое государство. А у нас демократия на словах. Не созрело еще общество. Лет, эдак, через много может что-то изменится. Проблема эта отпадет. А сейчас придется жить с ксенофобией титульной нации. Полноценного сближения нет. Правда, не все ксенофобы.

Африканский студент, принц Сисеванэ из Нигерии, еще в 60-х годах, в Ленинграде, в общежитии говорил – негра поймет только негр. А я сейчас говорю – калмыка поймет только калмык. Да и то не всегда. Нет сближения ни у тех, ни у других.

Пастух Коля

В нашей деревне колхозных коров, быков пасли только калмыки. Деревенских, частных коров пасли сельчане, но не спецпереселенцы. Не потому, что не доверяли, а потому, что в колхозе платили трудоднями. В колхоз, за 200–300 грамм зерна, пасти не шли. В 50-х гг. стали платить по 500 грамм за трудодень. За год пастух получал 150–170 кг. зерна. По тем временам – много. Зарплаты не было. Живи на этих кг. год. Иногда колхоз выдавал картошкой, молоком. Колхоз сдавал план по зерну, молоку, маслу, картошке, гороху государству. И у послевоенных колхозников был налог на молоко, масло. План, даже в 50-х, были большим. Страна восстанавливалась. Все тогда ремни затянули, особенно селяне. Колхозникам паспортов не выдавали. Чтобы в город не убежали. Сталинская система держала сельчан, как крепостных, да и в городах рабочие перебивались. Деревенских коров (общественное стадо) пасти было выгодно – больше платили натурой. Поэтому пастух был из сельчан. Он находился в более привилегированном и обеспеченном положении, чем колхозные пастухи.

До пастуха Лиджиева Санджи, который дважды умудрялся убегать в Москву к Сталину (рассказать правду о калмыцком народе, а то Сталин, мол, не знает) колхозных коров пас Коля (фамилию и имя его матери не помню). Жил с нами в землянке и пас ночных коров. Жила и его мать. У нее был маленький нос. В деревне её прозвали сифилитичкой. Она стеснялась и редко выходила из землянки, кроме как собирать сухой валежник и какие-то травы. А еще кизяк (этого стратегического топлива в деревне много). Жили мы на краю деревни.

Мать Коли частенько болела, но передвигалась. Собирала возле околка какие-то травы и сочиняла для сына жидкий травяной суп и чай. Заваривала воду травой. Лабазник назывался. Собирала саранки, мерзлую картошку, а летом, уже в июле-августе, пробиралась на колхозное картофельное поле и умыкала у государства незаметно 5–7 картофелин. Государство, конечно, не обеднело, а Коля бывал сыт. Иногда. Что значит – сыт. Набьет живот всякой травой, а толку никакого.

Однажды мама принесла жмых и дала всем. Жмых – это корм для скота. Мать Коли обрадовалась. В чугунок набросала жмых, отрубей, какой-то травы. Коля уминал этот царский обед и веселел, а потом пил калмыцкий чай. Это был целый процесс. Я всегда смотрел, как он пьет чай, сотворенный матерью из лабазника. Вначале он дул поверх алюминиевой, погнутой кружки, затем делал глоток и вкусно кряхтел. Делал паузу. Потом опять подует, тянет долго и опять кряхтит. После глотка и кряхтенья Коля долго смотрел в стену. Как-то мать Коли и мне налила этот божественный чай, я глотнул и… больше мне никогда не приходилось пить такое пойло. А Коля пил и только кряхтел. Он делал этот процесс, обманывая себя, что это настоящий калмыцкий чай. Настоящим там было только молоко… иногда. Коля приходил после ночной смены, утром. Поест, полежит на топчане часок и опять на культстан. Иногда Коля приносил с культстана молоко, которое не пили. Берегли для чая.