О театре и не только

Басан Мокунович был, по-моему, постоянным секретарем партийной организации. Собраний было много, раз в неделю коммунисты собирались и защищали партию от пьянства, разгильдяйства, инакомыслия. Меня как-то позвали. Я, естественно, не пошел. Зачем позвали, не знаю. Тем самым я внес в ряды партийцев смуту и негодование. Как так, какой-то режиссеришка, который курит по всему театру, ослушался и еще изгаляется, игнорирует высший орган страны и не приходит на собрание членов партии. Партия – это мозг всего и вся. Гнушаться мозга – всё равно, что предать родину. До того партийцы были зомбированы и зашорены такими же, что доходило до абсурда. Ладно, об этом как-нибудь в другой раз.

Дважды совпали путёвки в Дом отдыха «Актёр» в Мисхоре с Морчуковым и сыном Баатром. Создавалось впечатление, что Морчуков привозит сына, поручит мне, чтобы я следил за ним и исчезал на 24 дня. Но Морчуков все 24 дня был рядом, в бильярдной или в шахматной комнате. У этой небольшой кучки отдыхающих был плотный, изнурительный график. Позавтракав, они, как подпольщики, скрывались в бункер и 24 дня жили своей жизнью. В 11 часов кто-нибудь из них был дежурным, шел в гастроном за возбудителем. Работали они там ударно. Игры шли на деньги и бухгалтерский учет был круче, чем в счетной палате. Море Черное они не видели. Морчуков не видел и сына. Командовал всей этой отшельнической командой артист Олег Стриженов. Басан Мокунович был у него секретарем. Ему не привыкать. То секретарь партийной организации в театре, то секретарь у этой подпольной организации. Уезжал Морчуков с моря белым, только сын Баатр выдавал, что они с юга едут. Я забегал к ним иногда, проверить и справиться о здоровье Басан Мокуновича. Он только резко отвечал: «Не мешай! Иди за Баатром следи». Это были лучшие дни его жизни. Борис Бадмаевич Мемеев рассказывал мне: «Приехал я после войны в какой-то городишко в Средней Азии, иду по базару и вдруг вижу Морчукова, продает солдатское обмундирование: сапоги, шинель, какие-то старые часы. Я набросился на него: фронтовик, прошел войну, стоит на базаре, позорит имя солдата! Потом я его устроил на работу. Вот такой эпизод рассказал Мемеев. Про войну Басан Мокунович никогда не говорил. Он был замкнутым. Всегда сидел в кресле и «медитировал». После моей истории с «Ванькой Жуковым» Морчуков первый сказал мне: «Выходи завтра на работу. И кончай шалить! Ты кого хочешь перешибить? Партию? Кишка тонка! Мать пожалей!». Басан Мокунович был прав.

Когда я приезжал на гастроли с проверкой, то останавливался у Морчукова и Асанова в номере. У них номер всегда был с холодильником, набитым провизией. Женя Асанов был администратором. А администратор на гастролях – это олигарх. Все актёры бежали к нему. Просили ссуду, кредитор был добрый, Асанов вообще был добрый, никогда не конфликтовал ни с кем. Отшучивался. Он был такой беззлобный калмык, новосибирской закваски. Женя пришел из самодеятельности. Работал в театре не хуже других, но попав под влияние, вдруг ушел из театра. А зря. На сцене он был резонёр и ему это амплуа шло. В жизни он был не прозаичный, но и не витал в мечтаниях. К тяготам жизни и невзгодам относился с юмором и не зацикливался на мелких неурядицах. Женя иногда мне говорил: «Зря я потерял время в театре». А мне кажется, он вписывался в ансамбль актеров и нес свою ношу достойно и был, по-своему, не похож на других. Он был личностью, не требующей внимания к своей персоне. Бог ему судья.

Морчуков и Асанов дополняли друг друга. Асанов ерничал, шутил над старшим товарищем, а Морчуков снисходительно воспринимал его «козни» и как старший товарищ давал «ценные» указания, как жить и вертеться в этой могучей и кипучей жизни. Морчукову нравился оптимизм Асанова и он, умудренный опытом жизни, воздавал ему тем же и своей партийной дружбой. Морчуков и Асанов, как партия и народ, были едины. В этом их соль жизни.

Я часто вспоминаю красавицу Елену Бадминовну Русакову, тоже бывшую секретарем партийной организации. Так сложилось, что с Русаковой и Татьяной Савельевной Джимбиновой не пришлось работать на сцене. Елена Бадминовна как-то попросила меня поставить к ее юбилею спектакль по Островскому, но случилась какая-то оказия. То ли я уехал на стажировку, или был занят, но стыковки не получилось. Был тогда молодой, бесшабашный, необязательный, и сотворчества не получилось, а можно было занять её в спектакле «Кенз байн»т (жена Закрии, Болвсн). По психофизическим данным она подходила. Елена Бадминовна была уравновешенной, неконфликтной, добросовестной актрисой и человеком.