О театре и не только

Джимбеева Татьяна Савельевна работала завлитом, когда я пришел в театр. Татьяна Савельевна была начитанная, знала свое дело. Завлит не обязательно должен сидеть, как чиновник, все время на работе, и она иногда уходила на час-два раньше. Дела-то, по сути, не было, да и возраст. Что специально отсиживаться, как сторож, у рабочего стола? Ну а доброжелатели, любители казарменной формы бытия, видимо капали кому следует: «Вот завлит раньше уходит с работы». До завлита это доходило, и она как-то пожаловалась мне. Я как мог, успокаивал Татьяну Савельевну, хотел смягчить ситуацию и брякнул: «Да уйдите на пенсию, Татьяна Савельевна. Берегите лучше здоровье. А этих доброхотов не урезонить. Это же театр. Или плюньте на всё и не обращайте внимания».

Татьяна Савельевна еще много работала. Но опрометчиво сказанное мной слово Татьяне Савельевне поняла по-своему, будто я ее на пенсию отправляю. У меня и в мыслях не было. Она была возраста моей матери, может, чуть помоложе, и я никогда бы ее не отправил на пенсию. За все время работы в театре я никого не прессовал аж до ухода из театра, не требовал увольнения, но то, что беззлобно, опрометчиво брякнул, то уже не оправдаешься и не исправишь. А Татьяна Савельевна восприняла, наверное, впрямую. Не было у меня никакого умысла. Я уже посылаю ТУДА свое «прости» Татьяне Савельевне.

Арманова Анна Магнаевна училась с моей мамой в Астрахани. Они где-то были похожи. Обе маленького роста, веселые, заводные. Анна Магнаевна очень часто была занята в массовках. «В случае, достойном удивления» она играла Цаган, маленькую веснушчатую сплетницу деревни. Моментально схватывала новости от подружек Намсы и Буги и разносила по всем уголкам. Ни радио, ни газеты, ни Интернет не успели бы угнаться за этой проворной сплетницей. Буга (Бальбакова), Намса (Мучкинова), Цаган (Арманова) создавали феерию, и зритель хохотал. Узнаваемы были персонажи. Народ истосковался по театру, энтузиазм зрителей был запредельным и актрисы, воодушевленные игрой, немного перебарщивали, но зритель этого не замечал. Это уже позже зритель пошел требовательный и хотел правды жизни. Но это было последепортационное время, и актрисы, отлученные от театра, теперь, добравшись до ролей, входили в раж.

Актер Сусуков Улан Копашевич был полный. Живот выделялся, и поэтому ему давали отрицательные роли. Сусуков был от природы мягкий характером. Этакий калмыцкий Гаргантюа. Он был колоритным отвратительным негодяем в спектакле «Воззвание Ленина» Санджи Каляева. У меня и сейчас стоит в ушах его крик следователя казни. Он орал: «Мешк! Мешк! (Крути! Крути!)». На голове табунщика (И. Уланов) были привязаны шага (альчики), которые туго закручивали на голове. Эта калмыцкая казнь приносила нестерпимую боль. Актеры пробовали на себе, и это было не из приятных забав. Наши предки знали, как изощренно издеваться. Эту сцену подсказал писатель С. Каляев. А он-то знал прошлое. И вот этот мягкий, гуманный в жизни человек на сцене был извергом номер один. Эсэсовцы ему в подметки не годились. Сусуков был грузный, все потел, вытирался и орал на беззащитного табунщика. «Ах ты какой, Сусуков, а в жизни мекля (лягушка). Придет другое время, ты тоже с нами так будешь расправляться?» – шутил Саша Сасыков. А Улан Копашевич застенчиво улыбался и молчал. Вот что значит перевоплощение, талант. Когда Саша Сасыков был председателем ВТО (Всероссийское театральное общество), Улан Копашевич был у него главбухом. И их тандем рождал всякие шутки. Не то Женя Асанов, не то кто другой говорили: «Опять, Копашич, химичишь?». «Да, нет, Саша заставил бабки подбить к концу квартала», – отвечал серьезно Копашич. «Ну, ты после дебета-кредета наскреби нам на чекушечку», – опять ерничали актеры. А Копашич улыбался и говорил: «Да чего-то не сходится по нулям». А потом с Сашей спускались в буфет и брали под запись. Никто не знал, как живет Копашич. Про Морчукова, жену, детей мы все знали, да и про других. У Копашича семья – это заповедная зона. У меня и сейчас в глазах, как Сасыков идет быстрым шагом, а Копашич семенит за ним. Какая-то невидимая нить связывала их, как Морчукова с Асановым.

Нина Петровна Баденова – участница и довоенного периода и периода после депортации, и до 2000 года. После второго рождения театра в 1959 году Нина Петровна и Гаря Цеденович Манджиев исполняли положительные роли в спектакле. По внешним и психофизическим данным они соответствовали героям того времени. Это Эдгя в «Кенз байн», Валька в «Иркутской истории» – у Баденовой, Виктор в «Иркутской истории» – у Манджиева. Гаря Цеденович окончил Высшие режиссерские курсы при ГИТИСе и поставил спектакль «Бешеные деньги» А.И. Островского. Они оба играли во всех спектаклях Калмыцкого театра. Спокойная и с размеренной речью в жизни, в быту, на сцене Баденова Н.П. была темпераментной, подвижной, с внутренней убежденностью. Она была иногда угловатой в пластике, но это работало на характер, образ.