Обеты молчания

– Врач общей практики?

– Я – да, мы с Крисом, оба. Мой отец – специалист на пенсии.

– Невролог?

– Нет.

– Понятно. – Она поджала губы и снова замолчала, просматривая папку и переворачивая страницы взад-вперед.

Ей было где-то между тридцатью и сорока. Она не улыбалась. «Всегда улыбайся пациентам», – так думала Кэт.

– У меня с собой результаты сканирования. У вас есть опыт расшифровки снимков МРТ? – Она посмотрела на Криса, но не стала дожидаться его ответа. – Это лучший диагностический инструмент, который мы имеем на данный момент. И весьма точный. Как долго у вас наблюдались симптомы?

Он пожал плечами.

– Он ни о чем таком не упоминал. Мы были в Австралии, – сказала Кэт.

Врач ее проигнорировала.

– Сложно сказать, – Крис посмотрел на свои руки. – У меня были головные боли. Всю последнюю неделю, что мы провели в Сиднее. Но мы тогда собирались, и было жарко. Я не придал этому никакого значения.

– Ухудшение зрения?

– Да, небольшое. Я подумал, что мне нужны новые очки для чтения.

– Вы так говорите, будто это было совсем незаметно. Но так быть не могло. Не с такими снимками.

– Наверное, я просто пытался это игнорировать.

– Не лучшая идея.

– Если это глиома в четвертой стадии, то разницы все равно бы уже никакой не было.

– Но я не думаю, что это так. В третьей стадии – возможно. Не в четвертой. И хотя мне кажется очень маловероятным, что она доброкачественная, нам нужно сделать биопсию, чтобы быть уверенными. Я могу ошибаться.

«Но думаешь ты об этом почти как об очевидном факте, – подумала Кэт. – Вера в себя – это твоя специальность».

– Спасибо. – Крис поднялся. – Больше особо обсуждать нечего, верно?

– Лечение. Вот что можно обсудить.

– Лечения не существует. Не смешите меня.

– Если вы присядете, я могу ознакомить вас с имеющимися вариантами. Вы, может быть, не следите за событиями. Врачи общей практики не особо этим занимаются, как я заметила. Как давно вы последний раз диагностировали глиому в третьей стадии?

– На самом деле два месяца назад. Тридцатишестилетний мужчина, под два метра ростом, загорелый и подтянутый, пловец, водитель, один из австралийских фанатов спорта на открытом воздухе.

– Ну, в таком случае вы знаете, что во многих случаях мы можем провести операцию, чтобы снизить давление.

– Зависит от расположения опухоли.

– Тут это кажется возможным.

– В этом нет смысла.

– Вы перестанете так говорить, когда головные боли усилятся, что может произойти теперь в любой момент. Мы также предложим вам максимальное количество сеансов радиотерапии – скажем, десять. Это на какое-то время ослабит симптомы. Я запишу вас, чтобы вы начали на следующей неделе. Мы должны взять ситуацию под контроль. Ждать тут нельзя.

Она поднялась со стула. Пока она вставала, Крис повернулся и посмотрел на Кэт так, будто хотел ей что-то сказать, но вместо этого его внезапно вывернуло наизнанку.

На парковке он сказал ей:

– Помни.

Кэт больше ничего не надо было говорить:

– Крис, не проси меня. Я сделаю все, чтобы помочь тебе пройти через это.

– Кроме того, что я хочу.

– Ты не можешь просить свою жену или любого другого человека убить тебя – я не могу, не буду, и ты не должен даже задумываться об этом, что бы с тобой ни происходило. Я больше не хочу разговаривать на эту тему.

Он сидел рядом с ней, не говоря ни слова, всю дорогу домой. «Господи, – молилась про себя Кэт, – вытащи нас из всего этого».

Она сделала яичный салат и кофе, накрыла стол на террасе. Было тепло, как в июне, осы нагло кружили над их тарелками, но дикая слива в дальнем конце сада уже начала краснеть, горя на солнце. Серый пони иноходью пробежался по загону и остановился у ближайшей ограды.

Крис сказал:

– Я никогда не понимал, когда пациенты говорили: «Я не могу этого осознать. Я до сих пор этого не осознал». А теперь понимаю, потому что тоже не могу.

– Да.

Он положил вилку.

– Подскажи мне, что делать, Кэт.

Она потянулась к его руке. Ощущение от прикосновения к его коже, к его плоти и костям, чувство безусловного узнавания, с которым она взяла руку этого человека, смутили ее. Она подумала о ней как о руке умирающего, о руке, которую ей не стоит так сильно любить, потому что ее могут отнять у нее. Это было невообразимо.

– Я думаю, тебе надо делать, что она говорит. Она вела себя как сука. Она должна сидеть в лаборатории, а не общаться с людьми – одному богу известно, как себя с ней чувствуют другие пациенты, которые и так в шоке не только от того, что с ними может произойти, но и от всего этого медицинского жаргона и разных процедур. Ей нельзя разрешать разговаривать с пациентами до конца ее жизни. Но она права. И ты должен делать то, что она говорит. Ты и сам знаешь это.

– А есть ли в этом смысл? Сколько это будет длиться – шесть месяцев? Максимум. Хочу ли я потратить это время на восстановление после операции на мозге, при этом еще мучаясь от последствий лучевой терапии? Не уверен. – Он казался бесконечно утомленным даже на данном этапе. Слишком усталым, чтобы беспокоиться обо всем этом.

– Да. Им нужно сделать биопсию. Они могут уменьшить размер опухоли.

– Чтобы выиграть мне время.

– А что плохого во времени?