Очень мелкий бес

— Итак, берем орех, — сказал он, огляделся в поисках ореха, но, не найдя, издал утробный звук и лихо сдернул с руки часы. — Отводим ручку... — Он сделал ручкой пол-оборота, отчего шестеренки пришли в движение, потащили цепь, а та, в свою очередь, приподняла над полом гирю. — Затем кладем орех туда, где стояла гирька, и резко возвращаем ручку в прежнее положение!

Трах-бах-тарарах!   Шестеренки   отработали   обратно,   судорожно   дернулась   цепь, и гиря упала на часы.

—   Что  и  требовалось  доказать!  —  удовлетворенно  сказал  Владимир  Сергеевич, поднося разбитый циферблат к глазам свидетелей опыта.

— А нет ли у вас точно такого аппарата, но для открывания бутылок? — полюбопытствовал Портулак.

— Точно такого? — загорелся идеей Владимир Сергеевич. — Я понял ваш замысел: вы предлагаете совместить в одном автомате две функции! Богатая мысль!

—  Надо  отпраздновать  рождение  мысли,  —  сказал  Портулак  блаженно  улыбающемуся Бородавину. — Как вас зовут?

— Сила Игнатович, — отвечал Бородавин.

—  Это неспроста! От вас, Сила Игнатович, так и веет силой и... и... — Портулак обнял ветерана за плечо. — Сходите, пожалуйста, Сила Игнатович за портвейном.

«Здорово!» — подумал Владимир Сергеевич. Его приязнь к Вадику росла как на дрожжах. Он был поэт и облик — от длинных ног до косички, болтающейся на затылке, — имел поэтический, но в то же время обнаруживал и несомненную практическую жилку. Так, сам того не зная, Портулак в качестве потенциального жениха опередил Мухина на полголовы.

Пока Бородавин ходил за портвейном, они с Владимиром Сергеевичем обсудили плюсы и минусы совмещения двух функций в одном агрегате, потом очень быстро опустошили принесенную бутылку, причем Бородавину налить позабыли, но зачем-то уговорили выпить целый стакан безучастного ко всему Мухина. Когда невысокий Бородавин, томительно выглядывавший из-под руки Портулака, но робевший напомнить о себе, понял, что его обошли, и слабо запротестовал, поэт в желании восстановить справедливость послал его за новой бутылкой. На этот раз портвейн разделили по-честному на четверых, что и проконтролировал Владимир Сергеевич, проведя кривым ногтем по каждому стакану.

Ночь между тем подходила к пределу, за которым темень, покрывающая мир, уже именуется ранним утром. Людочка, всегда стесняющаяся пьянства отца, вздыхала, свернувшись калачиком в углу кухонного диванчика; Бородавин и Мухин куда-то запропастились — никто не заметил когда; а Владимир Сергеевич и Вадик вели разговор о научно-технической революции и ее влиянии на духовные устремления человечества, в том числе и на такой тонкий предмет, как поэзия.

— Это враки, что поэтическую гармонию не проверить алгеброй. Вредные враки! — энергично вещал Владимир Сергеевич. — Импотент от лирики, конечно, может утверждать, дабы скрыть свою поэтическую немощь, что в поэзии все относительно и истинного критерия не существует. Но нет, господа! Нет и еще раз нет! Настоящая поэзия всегда конкретна и, главное, полезна человеку. А насчет врак про относительность, то я, должен заметить тебе, Вадим, любую относительность отвергаю, и тео­рию относительности в том числе. Теория относительности, я скажу тебе, — это фиговый листок научного прогресса, и физики в частности. Приподними этот лис­ток, а под ним — пшик. Относительное — это пшик! Вот так-то!

— Да! — сказал Портулак.

— Поэтому я и хочу послушать твои стихи и высказать свое суждение над ними, — заявил Владимир Сергеевич. — Имею право, коли ты в мою семью вошел.

— А я вошел? — спросил Портулак после долгого раздумья.

— Вошел.

— Да!

— Тогда читай.

— Что?

— Стихи.

— Чьи?

— Свои.

Вадик снова уронил голову и отключился.

— Ну, читай! — не выдержал Владимир Сергеевич.

- Да!

— Стихи читай.

Портулак поднял глаза и произнес без выражения:

— Буря мглою небо кроет...

— Э, нет! Это Пушкин, — прервал его Владимир Сергеевич. — Ты свои читай. Я о твоих стихах суждение хочу иметь.

— Не возражаю, имей, — тоже перешел на «ты* Портулак. — Вчера, к примеру, я написал рубаи. Весной в моем творчестве сильны восточные мотивы.

—  Интерес к  Востоку  —  традиционный  для  поэзии  интерес,  —  высокопарно заметил Владимир Сергеевич. — Киплинг, например...

— Да, и Киплинг тоже. У нас с Киплингом... много общего, — согласился Порту­лак, роняя голову.

— А можете вы почитать свои стихи, которые не как рубаи и Киплинг, а как... ну как русская поэзия? — напомнила о себе Людочка.

— Могу, — сказал Портулак. — Хотите из раннего меня?

Владимир Сергеевич махнул рукой: дескать, валяй. Портулак принял позу, иллюстрирующую строки известной песни «Что ж ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня», и произнес с подвыванием: