Очень мелкий бес

— Одну секундочку, — сказал Любимов и обратился к Бородавину: — Вот видите, ко мне пришел автор, с которым была предварительная договоренность, занятой и уважаемый человек, написавший и опубликовавший не одну книгу. Теперь вы задерживаете не только меня, но и его тоже.

— Хорошо! — Бородавин наклонился вперед и уперся руками в колени, отчего приобрел сходство с постаревшим стервятником. — Договоримся так: вы берете у меня на прочтение рукопись, а я ухожу и появляюсь у вас завтра. Но после знакомства с рукописью вы не захотите откладывать разговор до завтра. На этот случай, — он выудил из кармана ручку и пачку «Примы*, оторвал от пачки полоску бумаги и нацарапал на ней цифры, — вот мой телефончик.

Любимов почувствовал, что еще чуть-чуть, и он схватит лежащие на столе папки и обрушит их на покрытую короткой серебристой растительностью ветеранскую го­лову.

—  Ладно,  оставляйте,  —  сказал  он,  лихорадочно  засовывая  бумажку  с  номером телефона в одну из папок. — До свидания, товарищ Бородавин.

— Спасибо, от всей души спасибо! — Бородавин выбрался из кресла, перегнулся через стол и, схватив морщинистой лапкой безвольную руку Олега Мартыновича, еще раз пожал ее. — Расписочку, если можно. Рукопись моя очень ценная, а то, сами понимаете, стихийное бедствие или пожар...

—  Рукописи  не  горят,  —  сказал  Любимов,  но,  чтобы  не  входить  в  новый  виток утомительного разговора, поторопился начертать расписку.

—  И печать, пожалуйста, — вежливо, с подобострастным поклоном попросил кавалер редкого ордена.

Любимов перевел дух, вынул из стола печать и что было силы ударил ею по бумажке, удостоверяя свою подпись.

— Спасибо, колоссальное вам спасибо, — пробормотал Бородавин, подхватил сумку, в которой опять звякнуло, и попятился к выходу. — Приятно было познакомиться, — сказал он, прежде чем закрыть дверь.

Пока длилась эта сцена, Сергей Тарабакин стоял сбоку директорского стола и лучезарно улыбался. Наконец взгляд Любимова упал на мастера героико-фэнтезийной эротики.

— Прошу, — указал он на кресло, которое покинул Бородавин, посмотрел на забытый ветераном листок с адресом «Эскимо» и вдруг, будто в него вселился неукротимый и шаловливый бес, сказал: — Я прочитал вашу рукопись и должен сообщить вам, что писать такое, конечно, можно, но печатать нельзя.

—   Однако  печатают,  —  снисходительно  ответил  Тарабакин.  —  Главлит  умер,  и теперь писатель — не тот, кто пишет, а тот, кого печатают.

— Но не в «Прозе», — сказал Любимов.

— Я не навязывался, — с недоумением и жалостью глядя на директора, заметил Тарабакин. — К тому же, полагаю, вы не смогли бы заплатить столько, сколько мне обычно платят.

— Вот и договорились, — сказал Любимов, показывая, что разговор закончен. — Забирайте вашего «Титанового льва» и отправляйтесь туда, где за такое платят хоть что-нибудь.

Бес, засевший в Олеге Мартыновиче, развлекался вовсю.

— Не замедлю, как только вы мне вернете рукопись, — сказал Тарабакин.

— Берите.

Любимов схватил со стола папку, и тут уж точно его действиями управлял бес, потому что тарабакинский роман остался лежать на столе, а в руки родоначальника русского героико-эротического боевика перекочевал один из экземпляров сочинения Бородавина. К несчастью, оба — и маститый романист, и начинающий мемуарист — не имели привычки писать на папках названия своих сочинений.

На  этом  бес,  видимо,  покинул  Любимова,  потому  что,  расставшись  с  Тарабакиным и поостыв, директор «Прозы» не одобрил свое поведение. И как всегда в таких случаях, у него возникло желание обойти подразделения издательства и дать кому следует нагоняй. Он резко встал из-за стола — так резко, что «Фруктовая диета» частично оказалась на полу, — и вышел в коридор, с другого конца которого в это мгновение появилась опоздавшая Людочка. На ней, бедной девушке, и выместил свое раздражение Олег Мартынович.

Каляев выпил с Виташей чая, съел бутерброд с засохшей, прослезившейся капельками жира колбасой и почувствовал себя сносно: похмелье отступало. Он не удержался и поведал Виташе о вчерашнем разговоре на кухне, но сделал это в комических тонах, — а как еще рассказывать такое? — и когда закончил, то и сам отнесся к происшедшему несерьезно.

— Виташа, по-моему, меня разыграли, — заключил Каляев свое повествование и прибавил с восхищением и обидой: — Вот собаки пройдошливые!.. Поймали, на голый крючок поймали! Все на лету схватывают...

— А то ты раньше не знал! Разыскать их и надавать хорошенько!..

— И после экзекуции надеремся в знак примирения... Нет, пожалуй, я сделаю перерыв: и роман у меня стоит, и денег нужно добыть. Если так дальше пойдет, то мои домашние будут Машкиной овсянкой питаться.

—  Хочешь, я тебе одолжу? — предложил Виташа, взял висящее на спинке стула махровое полотенце в жирных пятнах и вытер пролитый чай.

Каляев проследил за его рукой.

— А что это нынче у Бунчукова махровые полотенца используются не по назначению? И в таком количестве... Я что-то вчера не уловил.