Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Но чего именно можно было бояться в данное время? Восстания про­тив царя Бориса? Но во имя кого могло быть поднято восстание? Ни од­но лицо в Московском государстве после собора 1598 года и церковных торжеств венчания нового царя не могло надеяться, чтобы присяга, Бо­рису данная так недавно и с такою торжественностью, была нарушена в пользу нового искателя власти. Восстановить народные массы против Бориса было бы очень нелегко, так как популярность Бориса еще не была подорвана, и всякая попытка открытого возмущения безусловно обрекалась на неудачу. Но возможна была интрига. Какая?

Некоторый, хотя и не вполне ясный, ответ на этот вопрос дают доку­менты, относящиеся к позднейшим годам. В 1605 году правительство Бо­риса, объявляя народу о войне с Самозванцем, называло Самозванца Гришкою Отрепьевым и указывало между прочим на то, что Гришка "жил у Романовых во дворе". В 1606-1607 гг. посольство царя Василия Шуйского официально заявляло в Польше о Гришке, что он "был в холо- пех у бояр у Никитиных детей Романовича и у князя Бориса Черкасского и, заворовався, постригся в чернцы". Как бы повторяя эти правительст­венные указания, одно из частных сказаний присоединяет к ним инте­реснейшую подробность. О том, что Гришка "утаился" от царя Бориса в монастырь и постригся, оно рассказывает в прямой связи с делом Рома­новых и Черкасских и прибавляет, что Гришка "ко князю Борису Келбу- латовичу (Черкасскому) в его благодатный дом часто приходил и от кня­зя Ивана Борисовича честь приобретал, и тоя ради вины на него царь Бо­рис негодова". Действительно, по "делу о ссылке Романовых" и по Ново­му Летописцу видно, что князь Иван Борисович Черкасский был в числе наиболее заподозренных, и сношения с ним Гришки могли навлечь на по­следнего "негодование" Бориса. С другой стороны, когда Самозванец явился в Польско-Литовском государстве и там заговорили о его чудес­ном спасении, то молва, всюду разошедшаяся от самого Самозванца, при­писывала, между прочим, заслугу его сохранения Б. Вельскому и Щелка- ловым. Справедливость этой молвы Самозванец как бы подтвердил по своем воцарении, осыпав милостями весь тот круг лиц, о котором идет теперь речь. Из уцелевших братьев Никитичей Федор-Филарет стал мит­рополитом, а Иван - боярином. Вельскому также сказано было боярст­во, а В. Щелкалов был пожалован в окольничие. Возможно как-будто связать появление Самозванца и деятельность Гришки Отрепьева с опа­лами на Вельского, Романовых, Черкасских и Щелкалова. Эта возмож­ность представляется еще вернее от того, что первые слухи о появлении Самозванца народились в Москве как раз в пору розыска о Романовых, а немногим позже и сам Самозванец явился за литовским рубежом, где его знают уже в 1601 году. В свое время Н. Вицин соблазнился такою возможностью и высказал мнение, что нельзя сомневаться "в существо­вании полной солидарности боярской крамолы с слухами о живом царе­виче". Признаемся, что и нам эта солидарность кажется более чем веро­ятною, хотя нельзя не сознаться и в том, что в разбираемом деле далеко не все с такой точки зрения становится ясным. Почему, если Романовы причастны были к делу подготовки Самозванца, их обвиняли не в этом, а в том, что они хотели себе "достать царство"? Возможного из их среды претендента на царский престол, Федора Никитича, поспешили постричь в монашество и держали в заточении до самой смерти Бориса, а некото­рых других виновных, даже того князя Ивана Черкасского, который по преданию жаловал Отрепьева, нашли возможным скоро возвратить из ссылки; из этого можно заключить, что обвинение в желании достать царство старшему Романову не было вымыслом, за которым Борис же­лал скрыть действительное обвинение в подготовке Самозванца. С дру­гой стороны, если даже считать доказанным, что опала Романовых и всех других была следствием их сношений с знаменитым Отрепьевым, то предстоит еще выяснить отношение Гришки к тому, кто взял на себя имя Димитрия, прежде чем определять, в чем тут заключались преступ­ные, с точки зрения Бориса, действия Никитичей и их друзей70.

Мы не имеем надежды ни распутать ни даже разрубить этот таинст­венный гордиев узел, и считаем себя не столь счастливыми, как те писа­тели, для которых все ясно в истории ложного Димитрия. Но изложен­ные выше замечания ведут нас к некоторым ценным и важным выводам.