Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

11 С.Ф. Платонов ным аристократия и знала о дворцовых неурядицах, если даже отдельные княжеские семьи и принимали участие в интригах, то все-таки Смута по­ка не трогала боярства в его целом и не поднимала старых, волновавших боярство вопросов об отношениях монарха и знати и о княжеском земле­владении. Те бояре, которые ввязались в дворцовую борьбу, действовали во имя личного или семейного интереса, а не по сословным побуждени­ям. Прочее же общество, вероятно, очень мало было посвящено в при­дворные дела и отношения и знало о боярских ссорах по слухам, часто мало достоверным, даже мало вероподобным. Вспомним, какие басни, благодаря этим слухам, попадали в хроники современников-иностран­цев, писавших о московских делах. Если московская толпа и вовлека­лась иногда в уличное движение, как это было в 1584 и 1587 гг., то она действовала без всякого разумения настоящей обстановки и отношений и мгновенно остывала, когда устранялся ближайший повод движения. В таких уличных движениях пока нет и признаков тех тем, которые волно­вали в исходе XVI века служилую и тяглую массу. Московская толпа в те годы бывала простою игрушкою в руках смутьянов.

Самозванцу первому было суждено поднять народные массы в более или менее сознательном движении и передать этим массам решение во­проса о судьбах престола. С его появлением Смута перестает быть двор- цовою, хотя и остается пока смутою династической, предметом которой служит только вопрос о преемстве престола. Народные массы встают за царевича, чтобы возвратить ему отнятые Борисом права, но они еще мало помышляют о собственном интересе и об удовлетворении собст­венных нужд. Общественные стремления еще не проснулись в них. При­вычная воинская организация, в которой действовали тогда русские лю­ди, подчиняет их вожакам и предводителям и обращает их в такое орудие борьбы, которое посильно и послушно служит тому, кому верит. Когда воинская масса стала верить Самозванцу более, чем Годунову, она до­ставила ему победу и царство и, пожалуй, была бы готова обратиться к прежнему покою, если бы дальнейшие события не продолжали ее ко­лебать.

Для нашей цели нет ни малейшей необходимости останавливаться на вопросе о личности первого Самозванца. За кого бы ни считали мы его - за настоящего царевича, за Григория Отрепьева, или же за какое- либо третье лицо - наш взгляд на характер народного движения, подня­того в его пользу, не может измениться: это движение вполне ясно само по себе. Однако, чтобы не оставаться перед читателем с закрытым за­бралом, мы не скроем нашего убеждения в том, что Самозванец был действительно самозванец, и притом московского происхождения. Оли­цетворив собою идею, бродившую в московских умах уже во время цар­ского избрания 1598 года, и снабженный хорошими сведениями о про­шлом подлинного царевича, очевидно, из осведомленных кругов, Само­званец мог достичь успеха и пользоваться властью только потому, что его желали привлечь в Москву владевшие положением дел бояре. Но, с другой стороны, бояре могли это сделать только потому, что Самозва­нец имел православно-русский облик и народу казался своим, москов­ским человеком. Если подготовку Самозванца можно приписывать тем боярским домам, во дворах которых служивал Григорий Отрепьев, то успех и окончательное торжество Самозванца должно относить уже не на счет только этого круга бояр, а на счет вообще всех тех боярских и иных кружков, которые стали стремиться к политической деятельности в государстве, потерявшем с династией и устойчивость политического порядка. Мы в этом убедимся из дальнейшего изложения.