Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв

Это было так, говорят, потому, что боярство "не понимало необходимо­сти обеспечивать подробными условиями свое общее участие в управле­нии, и без того освященное вековым обычаем". Но в таком случае обяза­тельство царя судить с боярами в правду, наказывать сообразно действи­тельной вине и не слушать клеветников было также излишне, потому что и без этого обязательства, по вековому народному воззрению, царь должен был, по Писанию, "рассуждать люди божьи в правду". Это очень хорошо толковал царь Алексей Михайлович, размышляя в письмах к князю Н.И. Одоевскому, "как жить мне государю и вам бояром". Он ни­кому креста не целовал и властью не поступался, а между тем, совсем как Шуйский, говорил, что блюсти правосудие даровано богом государю и его боярам

: бог "даровал нам, великому государю, и вам, боляром, с на­ми единодушно люди Его Световы рассудити в правду, всем равно". Именно потому, что Шуйский хотел присягой обязать себя к тому, к чему обязан был и без присяги, народ в церкви пробовал протестовать против намерения нового царя. "Бояре и всякие люди ему говорили чтоб он в том креста не целовал, потому что в Московском государстве того не по- велося; он же никого не послуша, - рассказывает летопись, - и поцелова крест на том всем". Между новым царем и его подданными выходило недоразумение: царь предлагал обязательства в пользу подданных, а они не только стеснялись их принять, но и не совсем их уразумели. Летописец впоследствии не умел даже точно передать того, что говорил царь в со­боре; он записал его слова несогласно с текстом подлинной подкрест- ной записи и не вполне вразумительно91.

Дело разъяснится, если мы станем на ту точку зрения, что "запись" царя Василия есть не договор царя с боярами, а торжественный мани­фест нового правительства, скрепленный публичной присягой его главы и представителя. Царь Василий говорил и думал, что восстановляет ста­рую династию и старый порядок своих прародителей "великих госуда­рей". Старый порядок он понимал так, как понимали люди его круга - родовитая знать, княжата, задавленные опричниной и теперь поднявшие свою голову. Это был порядок, существовавший именно до опричнины, до того периода опал, когда московские государи стали "всеродно" гу­бить знать, отнимать родовые земли, налагать опалы по подозрениям и доносам на целые группы княжеско-боярских семей и вместо великород­ных людей на их степени возводить людей худородных. Со смертью Бо­риса и его семьи окончился этот период унижения знати и торжества дворцовых временщиков с их родней. Старая знать опять заняла первое место в стране. Устами своего царя в его записи она торжественно отре­калась от только что действовавшей системы и общела "истинный суд" и избавление от "всякого насильства" и неправды, в которых обвиняла предшествовавшие правительства. Вот каков, кажется нам, истинный смысл записи Шуйского: она возвещала не новый политический поря­док, а новый правительственный режим, не умаление царской власти, а ее возвращение на прежнюю нравственную высоту, утраченную будто бы благодаря господству во дворе недостойных "рабов".ч^Недаром Шуй­ский, по словам летописи, упоминал в Успенском соборе о "грубости".

бывшей при царе Борисе; удобнее было связать ненавистный порядок с именем этого "рабоцаря", чем с именем Ивана Васильевича Грозного, род которого собирался продолжать царь Василий Иванович.