Читаем Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI—XVII вв полностью

После сделанных замечаний обстановка избрания на московское цар­ство королевича может быть представлена в таком виде. Совет бояр, при­надлежавших к обеим сторонам московской знати, решился на избрание Владислава и обсудил условия этого избрания. Свое решение он сообщил Земскому собору, составленному обычным способом из тех обществен­ных элементов, какие нашлись в ту минуту в самой Москве. Собор по­слушно пошел за думою и утвердил сделанный ею выбор и выработанные ею условия. Оставаясь действительными руководителями дел и хозяевами положения, седмочисленные бояре получили в соборном приговоре фор­мально правильную санкцию своих действий и имели право сказать Жол- кевскому, что действуют именем всего государства и имеют полномочия "ото всех чинов". Это, однако, не значило, чтобы все московское населе­ние желало того же, чего желали его правители. В смутные дни государ­ственного переворота в Москве раздавались голоса и за избрание на пре­стол кого-либо из бояр и даже за признание Вора. Московское духовенст­во и простонародье, по свидетельству Жолкевского, мало сочувствовали унии с Польско-Литовским государством. Однако до поры до времени си­ла и власть были еще на стороне бояр. Зная о существовании оппози­ционных течений в московской массе, бояре думали утишить их скорей­шим окончанием дела с Владиславом. Они поторопились не только за­ключить договор с гетманом, но и ввести его войска в самую Москву.

Теперь не требует особых объяснений, кем именно был редактирован московский договор об избрании Владислава. Это был боярский

договор, санкционированный земским собором случайного состава. В тексте дого­вора должно было отразиться политическое настроение самого высокого боярского круга, из представителей которого составилась семибоярщина. В ней было пять княжат отборных фамилий и два боярина из старинного боярского рода Федора Кошки. Такая среда неизбежно должна была об­работать договор в духе строгих правительственных традиций. И действи­тельно, читая текст договора с Жолкевским, подписанный 17 (27) августа, и наказ, данный тогда же послам королю от имени земского собора, мы видим твердое желание охранить и обеспечить основы московского цер­ковного, государственного и общественного порядка от всяких потрясе­ний со стороны не только польско-литовского правительства, но и мос­ковских новаторов. Все подробности, внесенные в февральский договор тушинскими боярами и дьяками о людях "меншего стана" и о свободе вы­езда за московский рубеж, исчезли в боярском договоре. Взамен отверг­нутых новинок бояре дали более обстоятельное и подробное определение действовавшего в Москве порядка, указав всем' "станам" соответствую­щее, с боярской точки зрения, место. Оградив национальную московскую самобытность прежде всего требованием, чтобы королевич принял пра­вославие, бояре очень точно указали и границы правительственной влас­ти королевича. Он должен был править с боярской думой и земским собо­ром. "Если суд и установление новых податей были предоставлены бояр­ской думе, то к законодательству призывалась вся земля", - так определя­ет сферы думы и собора Б.Н. Чичерин, когда характеризует договор 17 августа. Бояре в договоре не забыли и себя, сделав оговорку, чтобы "московских княжецких и боярских родов проезжими иноземцы в отече­стве и в чести не теснити и не понижати". Словом, договор 17 августа был еще консервативнее и аристократичнее февральского договора, хотя в общем и тот отличался явным национально-охранительным направле­нием. Органичение личной власти будущего монарха исходило в обоих договорах именно из этой национально-охранительной тенденции. Оно не переделывало государственного порядка и не создавало нового строя политической жизни. Оно только узаконяло обычный боярский и зем­ский совет как гарантию сохранения старого строя московской жизни от покушений иноземной и иноверной власти. Не политическая теория, а национальное чувство диктовало эти "ограничения" и в тушинском табо­ре и в московском Кремле190.

п 

Слабость временного правительства и его распадение. Образование в Москве новой думы и администрации из приверженцев короля. Состав и характер новой прави­тельственной среды. Роль Гонсевского в Москве. Цели и результаты королевской политики 

Перейти на страницу:

Все книги серии Памятники исторической мысли

Завоевание Константинополя
Завоевание Константинополя

Созданный около 1210 г. труд Жоффруа де Виллардуэна «Завоевание Константинополя» наряду с одноименным произведением пикардийского рыцаря Робера де Клари — первоклассный источник фактических сведений о скандально знаменитом в средневековой истории Четвертом крестовом походе 1198—1204 гг. Как известно, поход этот закончился разбойничьим захватом рыцарями-крестоносцами столицы христианской Византии в 1203—1204 гг.Пожалуй, никто из хронистов-современников, которые так или иначе писали о событиях, приведших к гибели Греческого царства, не сохранил столь обильного и полноценного с точки зрения его детализированности и обстоятельности фактического материала относительно реально происходивших перипетий грандиозной по тем временам «международной» рыцарской авантюры и ее ближайших последствий для стран Балканского полуострова, как Жоффруа де Виллардуэн.

Жоффруа де Виллардуэн

История
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное

Похожие книги

10 мифов о России
10 мифов о России

Сто лет назад была на белом свете такая страна, Российская империя. Страна, о которой мы знаем очень мало, а то, что знаем, — по большей части неверно. Долгие годы подлинная история России намеренно искажалась и очернялась. Нам рассказывали мифы о «страшном третьем отделении» и «огромной неповоротливой бюрократии», о «забитом русском мужике», который каким-то образом умудрялся «кормить Европу», не отрываясь от «беспробудного русского пьянства», о «вековом русском рабстве», «русском воровстве» и «русской лени», о страшной «тюрьме народов», в которой если и было что-то хорошее, то исключительно «вопреки»...Лучшее оружие против мифов — правда. И в этой книге читатель найдет правду о великой стране своих предков — Российской империи.

Александр Азизович Музафаров

Публицистика / История / Образование и наука / Документальное