Одиссей Полихроніадесъ

Я очень любилъ, когда Кольйо разсказывалъ что-нибудь просто, и не подозрвалъ, какой онъ былъ прекрасный живописецъ и какъ запечатлвались въ сердц слушателя его простодушныя изображенія!..

И теперь стоило ему только разсказать мн немного о родин своей, которую я не видалъ и которая ни на Янину, ни на Загоры не похожа, какъ я уже вообразилъ себ все такъ ясно, и оливки эти сдыя, и лихого Пано въ старой фустанелл съ молодецкими усиками, и жену его съ груднымъ ребенкомъ за спиной, идущую на работу, и Деспо эту маленькую, которая красивыми и нжными, хотя и босыми ногами, покрытыми сухою пылью, бжитъ съ сосудомъ на беззаботной головк… «ту-ту-ту»… какъ говорилъ Кольйо, представляя даже руками, какъ Деспо длаетъ «ту-ту-ту!»

И еще чувствительне тогда было мн представить себ глухую ложбину, въ которой лежалъ бездыханный трупъ молодца и заступника этого съ разнесеннымъ въ дребезги черепомъ, и бравыхъ товарищей его, убитыхъ такъ жестоко…

Убійство это было совершено почти тотчасъ же посл прізда Благова. Слухъ объ немъ очень скоро пронесся и по Янин; селяне, которые пришли свидтельствовать противъ Джефферъ-Дэма, носили съ собой серебряныя ножны ятагана, затеряннаго второпяхъ на мст преступленія. Множество людей признавали эти ножны и свидтельствовали, что они принадлежатъ Джефферу. И не только христіане, но даже были и турки, которые прямо указывали на убійцу. Надъ большимъ селомъ Нивицей, въ которомъ было домовъ можетъ быть триста, претендовалъ господствовать не одинъ этотъ Джефферъ; съ нимъ вмст получалъ деньги съ жителей этого села и другой турокъ Тахиръ-бей Аббасъ. Онъ былъ еще съ отцомъ Джеффера во вражд и теперь во всеуслышаніе говорилъ, что Джефферъ злодй и злодй глупый, мальчишка, который, убивъ Пано, вредитъ не себ одному, а всмъ беямъ Чамурьи и больше всхъ ему, Тахиръ-Аббасу, и лишаетъ и его дохода, ибо селяне Нивицы, доведенные теперь до отчаянія и бшенства, хотятъ во что бы то ни стало переселиться въ Россію, въ Элладу ли или даже въ иную область Турціи, лишь бы имъ дали гд-нибудь земли.

Джефферъ-Дэма схватили, привели въ Янину и содержали нсколько времени подъ стражей. Но это длилось очень недолго, за него нашлись поручители, паша его выпустилъ, и не дале, какъ черезъ недлю посл его поимки, Кольйо вбжалъ ко мн такъ, что дверь едва не сорвалась съ петель, схватилъ меня за руку и повторяя: «Джефферъ-Дэмъ! Джефферъ-Дэмъ!..» почти выкинулъ меня на балконъ, который выходилъ на боковой стн въ переулокъ.

Джефферъ-Дэмъ проходилъ пшкомъ съ однимъ слугой мимо русскаго консульства. Я только этотъ разъ и видлъ его, но уже никогда забыть его не могъ; и если бы даже онъ не былъ героемъ такой трагической исторіи, если бъ онъ не совершилъ никакого преступленія, если бъ я не зналъ даже имени, а только видлъ бы разъ, какъ онъ прошелъ по улиц этой, то и тогда кажется не забылъ бы его никогда, какъ не забываетъ человкъ прекрасную картину, на которую онъ поглядлъ и недолго, но со вниманіемъ…

Джефферъ-Дэмъ былъ еще молодъ и чрезвычайно красивъ. Онъ былъ пріятно круглолицъ, очень смуглъ и очень свжъ; во всей его особ, въ огромныхъ темныхъ очахъ, въ небольшихъ черныхъ усахъ, подкрученныхъ кверху, въ стройномъ стан, въ тихой, неспшной, величавой походк, въ блыхъ рукахъ, заложенныхъ покойно за спину, было такъ много чего-то необъяснимаго, породистаго, тихо-гордаго, тайно-самодовольнаго, что я теб выразить не могу! Одтъ онъ былъ, конечно, въ пышную фустанеллу, а куртка его и вс остальныя части одежды были изъ чернаго сукна и вышиты золотомъ, сіявшимъ какъ новый червонецъ и на груди, и на спин, и на рукавахъ, и на обуви икръ.

За нимъ шелъ пожилой усатый слуга, тоже одтый по-албански, и лицо его было одно изъ тхъ худыхъ и свирпыхъ арнаутскихъ лицъ, вспоминая о которыхъ, понимаешь событія послднихъ дней въ злополучной Болгаріи и видишь тотчасъ предъ собою то церковный дворъ Батока, наполненный истлвающими трупами, то тріумфальныя арки изъ мертвыхъ головъ христіанскихъ, перевитыхъ цвтами, то распятыхъ и повшенныхъ священниковъ; то мать-болгарку, убитую и связанную съ изнасилованною дочерью ремнями ихъ собственной кожи!..

Не этотъ ли слуга помогалъ своему молодому красавцу господину убивать Пано и его спутниковъ? Не онъ ли ужъ научилъ его все это совершить?..

Когда мы съ Кольйо выскочили, какъ безумные, оба вмст на балконъ, Джефферъ-Дэмъ поднялъ не спша на насъ глаза, поглядлъ на насъ… Я бы желалъ, мой другъ, чтобъ ты понялъ, какъ онъ это именно поглядлъ!.. Или глаза его были очень красивы, или мысль объ ужасномъ этомъ убійств придавала всему, что до него касалось, особое значеніе… только мы оба съ Кольйо сказали другъ другу почти въ одно время, когда онъ удалился: «какъ глядитъ!»

А «какъ» именно онъ глядитъ, этого мы не могли сказать… Онъ поглядлъ равнодушно; ничего не было замтно… А мы сказали, однако, оба другъ другу: «Какъ глядитъ!»