Одиссей Полихроніадесъ

Въ стран тогда царствовалъ ужасный безпорядокъ. Паша былъ безсмысленъ и жестокъ. Георгія судили; убждали и лаской, и угрозами отречься отъ Христа, заключали въ тюрьму, били, давили ему грудь большимъ камнемъ, наконецъ, повсили и приставили къ тлу стражу. Одинъ изъ низамовъ осмлился изъ кощунства выстрлить въ висящій трупъ мученика; но внезапный свтъ, который разлился вокругъ священнаго тла, привелъ и его самого и всхъ товарищей его въ такой ужасъ, что они покинули свой постъ, бжали оттуда и клялись начальству своему, что этотъ убитый человкъ святъ и угоденъ Богу…

Въ маленькой церкви на двор митрополіи стоитъ его высокая мраморная гробница. Надъ нею, на стн изображены судъ и страданія святого.

И когда видишь на этихъ простыхъ и неискусныхъ картинахъ столько правды, когда видишь молодого сеиса, одтаго не въ хитонъ или древнюю тогу, а въ ту самую одежду, въ которой тутъ же стоятъ и молятся и янинскіе и сельскіе наши люди, когда видишь, что солдаты турецкіе, которые кладутъ тяжелый камень на грудь герою вры и стрляютъ въ его удавленный трупъ, тоже одты въ ныншнюю европейскую, низамскую одежду, когда смотришь на все это внимательно, тогда дйствіе на душу христіанина становится еще живе и глубже… Видишь тогда и чувствуешь ясно, что для великихъ примровъ нтъ намъ, грекамъ, нужды обращаться къ вкамъ Діоклетіана или первыхъ сарацинскихъ нашествій; и что вчерашній день нашей Восточной церкви такъ же великъ, какъ и глубокая древность.

Мы приложились къ мраморной рак и отслужили параклисъ29

за здравіе наше и всей семьи.

Блый домикъ, въ которомъ живетъ почти у вызда изъ города сынъ святого, такъ и зовется домикъ св. Георгія. Онъ не очень малъ и не старъ съ виду. Покои его чисты и просторны; диваны турецкіе въ пріемной покрыты простымъ и толстымъ льнянымъ полотномъ домашней работы, блымъ съ голубыми полосками. Одна большая комната увшана иконами и лампадами, какъ церковь; въ нее, такъ же какъ и въ придлъ митрополіи, заходятъ люди вспомнить о мученик и помолиться и жертвуютъ что-нибудь на свчи и масло для лампадъ; частью, вроятно, и на нужды семьи. Хозяинъ и молодая стыдливая красавица, жена его, приняли насъ съ великимъ почтеніемъ и лаской. Мы молились и пили у нихъ кофе. Мн очень понравилось у нихъ все; но отецъ мой думалъ иначе.

Вышедши изъ дома на улицу, онъ съ сожалніемъ сказалъ мн:

— Если бы меня сподобилъ Богъ родиться сыномъ святого или мученика, я бы никогда не женился, а постригся бы смолоду въ иноки и жилъ бы одинъ или съ почтеннымъ старцемъ какимъ-либо въ этомъ дом. Такъ было бы гораздо пристойне!

Подумавъ и я согласился, что отецъ былъ правъ.

Вс эти воспоминанія кровавыхъ событій, видъ всхъ этихъ мстъ, еще хранящихъ столько живыхъ и неостывшихъ слдовъ прежняго порядка, были бы, конечно, страшны, если бы думать о нихъ глубоко; и точно, поздне я не разъ, вспоминая о первыхъ прогулкахъ моихъ съ отцомъ по Янин, содрогался и снова благословлялъ Россію, которая побдами своими смирила гордость турокъ и достигла того, что съ ними теперь не только можно жить, но и любить ихъ можно иногда сердечно; ибо до тхъ поръ, пока не возбуждено въ нихъ религіозное чувство до изступленія, до пожирающаго пламени, они добры, уступчивы, великодушны, ласковы…

Я готовъ сознаться, что многіе изъ нихъ по прекраснымъ свойствамъ души, по доброт и милосердію стоятъ гораздо выше насъ… Если бы ты былъ иностранецъ, я бы не сказалъ теб этого; но зачмъ я буду скрывать правду отъ грека?

Все это, и хорошее и худое про турокъ, я обдумалъ гораздо поздне… А тогда я, гуляя съ отцомъ по городу, смотрлъ на все то разсянно, то внимательно; слушалъ разсказы про Али-пашу, про столькія убійства, грабежи, про вс эти войны, набги и казни; но слушалъ такъ, какъ будто бы я читалъ занимательную книгу. Особеннаго страха я не чувствовалъ даже и на улиц. Мы встрчали довольно много ходжей въ чалмахъ и янинскихъ беевъ съ суровыми выразительными глазами: я взглядывалъ на нихъ и робко, и внимательно, мгновенный страхъ овладвалъ мною; но отецъ шепталъ мн, что вс янинскіе турки потому и фанатики, что ихъ мало, что грековъ много, что граница свободной Жады близка, и гордость смнила въ моемъ сердц тотчасъ минутное это движеніе страха. Встрчались намъ солдаты цлыми партіями: они шли, тяжело ступая по мостовой и бряцая доспхами; отецъ провожалъ ихъ полунасмшливо глазами и говорилъ: «Какъ мало у нихъ здсь войска, у бдныхъ!» И мы шли спокойно дальше; встрчались чиновные турки; мы имъ почтительно уступали дорогу, и нкоторые изъ нихъ намъ вжливо кланялись.

Чего жъ мн больше? Что мн нужно? Живи, Одиссей, веселись, мой бдный, и будь покоенъ!