Одиссей Полихроніадесъ

И что я буду длать противъ турокъ, чтобы мн такъ бояться ихъ? Уступить дорогу я съ радостью всегда уступаю; поклониться имъ не трудно… На войну противъ нихъ я никогда не ршусь итти, думалъ я, избави Боже… И гд война? Гд казни? Гд ужасы? Гд кровь? Городъ попрежнему, какъ въ первый день прізда нашего, все такъ же тихъ и миренъ; предмстья его вс въ садахъ веселыхъ; за предмстьями, въ об стороны, такъ кротко зеленетъ узкая и длинная долина… Осенніе дни ясны и теплы. Люди вс спокойно заняты работой и длами; грековъ такъ много, и между ними столько отважныхъ молодцовъ; у столькихъ въ дом есть оружіе, у столькихъ за поясомъ или въ обуви спрятанъ острый ножъ; турокъ меньше; синія горы свободныхъ эллинскихъ предловъ близки… И еще ближе ветъ надъ высокою каменною стной трехцвтный русскій флагъ…

Благовъ! Благовъ, мой милый! О, мой молодчикъ! Гд ты? Возвратись скорй, мой молодой и красивый эффенди! У тебя въ дом, подъ снью русскаго орла, я не боялся бы и самого грознаго султана! Я не ужаснулся бы и его царскаго гнва подъ твоею защитой!

IV.

Г. Благовъ все еще не возвращался, и скоро мы получили извстіе, что онъ ухалъ въ Македонію для свиданія съ другимъ консуломъ русскимъ, и неизвстно, когда возвратится. «Посмотримъ, что задумала еще Россія?» говорили люди. «Прежде она все съ обнаженнымъ мечомъ надъ Турціей стояла, а теперь за развалинами Севастопольскими прилегла и въ подзорную трубку смотритъ».

Первые дни мы, по старому обычаю, принимали посщенія, сидя дома съ ранняго утра, а потомъ отдавали ихъ.

Много перебывало у насъ разныхъ людей за эти дни, и большихъ и простыхъ людей. Прізжалъ самъ митрополитъ, архонты, были доктора, священники, монахи, учителя, ремесленники разные, были даже нкоторые турки и евреи, которые знали давно отца.

Отецъ всхъ принималъ хорошо, сажалъ, угощалъ; иныхъ, кто былъ выше званіемъ или богатствомъ, онъ провожалъ до самой улицы.

Я же всмъ этимъ постителямъ, безъ различія вры и званія, прислуживалъ самъ, подносилъ варенье съ водой и кофе, чубуки подавалъ и сигарки имъ длалъ. Чубуки, конечно, предлагали только самымъ высшимъ по званію, а другимъ сигарки.

Вс меня поздравляли съ пріздомъ, привтствовали, хвалили и благословляли на долгую жизнь и всякіе успхи.

«Мы тебя теперь, Одиссей, яніотомъ нашимъ сдлаемъ», говорили мн вс. Такъ меня вс одобряли, и я уже подъ конецъ сталъ меньше стыдиться людей. Вижу, вс меня хвалятъ и ласкаютъ.

Докторъ иногда выходилъ къ гостямъ; но большею частью онъ уходилъ утромъ изъ дома къ больнымъ, чтобы показать, что не къ нему гости, а къ отцу моему приходятъ, и что онъ это знаетъ.

Взойдетъ иногда на минуту въ гостиную, посмотритъ на всхъ въ лорнетъ, поклонится, высокую шляпу свою внскую тутъ же наднетъ и уйдетъ, только бровями подергиваетъ.

Ненавидлъ онъ яніотовъ.

Гайдуша была во все это время очень гостепріимна, помогала мн служить гостямъ, ничего не жалла для угощенія. Когда я просилъ у нея: «Еще, кира Гайдуша, одолжите по доброт вашей кофе на пять чашечекъ». Она отвчала: «И на десять, дитя мое, и на двадцать, паликаръ прекрасный».

Такъ она была гостепріимна и ласкова, что я уже подъ конецъ недли пересталъ ее почти и ламіей30 звать.

Видлъ я довольно многихъ турокъ за это время.

Видлъ я и самого Абдурраимъ-эффенди, о которомъ такъ часто говорилъ Коэвино; онъ приходилъ не къ отцу, а къ своему другу доктору. Наружность у него была очень важная, повелительная; худое лицо его мн показалось строгимъ, и хотя докторъ клялся, что онъ добрйшій человкъ, я все-таки нашелъ, что обращеніе его съ отцомъ моимъ было уже слишкомъ гордо.

Докторъ представилъ ему отца, какъ своего стараго знакомаго; бей сидлъ въ эту минуту съ ногами на диван, завернувшись въ длинную кунью шубку, и съ важною благосклонностью взглянулъ въ сторону отца. Отецъ подошелъ къ нему поспшно, согнувшись изъ почтительности, и коснулся концами пальцевъ руки, которую бей чуть-чуть ему протянулъ, даже и не шевелясь съ мста.

Я замтилъ еще, что Абдурраимъ-эффенди какъ будто бы брезгливо отдернулъ и отряхнулъ т пальцы, къ которымъ отецъ прикоснулся.

Когда отецъ говорилъ потомъ что-нибудь очень почтительно, бей выслушивалъ его какъ будто бы и вжливо, но почти не отвчалъ ему, а смотрлъ съ небольшимъ удивленіемъ, какъ будто спрашивая: «А! и этотъ деревенскій старый райя тоже говоритъ что-то?»

Онъ даже иногда слегка улыбался отцу; но обращался тотчасъ же къ доктору и говоря съ нимъ становился веселъ и свободенъ, какъ равный съ равнымъ.

Искренно ли или лицемрно, но отецъ хвалилъ бея за глаза; но я не могъ долго простить ему это надменное обращеніе съ бднымъ моимъ родителемъ и со злобною завистью дивился, почему онъ оказываетъ такое предпочтеніе безумному Коэвино?

Гораздо пріятне было для меня знакомство со старымъ ходжей Сеферъ-эффенди.