Одиссей Полихроніадесъ

— Отецъ мой кланяется, бей эффенди мой, вашей всеславности34 и спрашиваетъ о дорогомъ для него вашемъ здоровь. Онъ слышалъ, что вы хвалите ковры здшней меццовской работы, и проситъ васъ принять этотъ коверъ, который былъ у насъ уже давно, но лежалъ сохранно безъ употребленія, и потому онъ какъ новый. Онъ проситъ также извиненія, что скромное приношеніе это не сообразно съ добротою вашей и цнности большой не иметъ. Но отецъ мой желалъ бы, чтобы вы сохранили его на память объ Эпир и о тхъ людяхъ, которыхъ вы осчастливили вашею дружбой».

— Понимаешь? — прибавилъ отецъ шопотомъ и тонко взглядывая на меня.

Какъ не понимать. Конечно понимаю я все, какъ слдуетъ понимать греку загорскому.

Г. Благовъ посмялся бы вроятно опять надъ нашею реторикой, если бъ онъ слышалъ нашъ разговоръ, но мн такая возвышенная рчь отца моего была какъ разъ по душ. Я и не спросилъ даже, почему и зачмъ коверъ нарочно купленный былъ названъ давнишнимъ: я сейчасъ понялъ, что гораздо вжливе именно такъ сказать бею, понялъ, какой въ этомъ есть чувствительный оттнокъ, и поспшилъ къ Сабри-бею.

Молодой турокъ принялъ меня почти съ восторгомъ, какъ бы младшаго брата.

— Садись, прекрасный юноша, садись!

И ударилъ въ ладоши, чтобы принесли мн сигары и кофе.

Я всталъ тогда, веллъ внести коверъ, самъ ловко раскинулъ его предъ беемъ по полу и началъ было мою рчь.

«Напрасно говорилъ Несториди, думалъ я про себя въ то же время, что я не хитеръ, не мошенникъ, не купецъ. Вотъ какъ и мудрые люди ошибаются иногда! Чмъ я не купецъ? Чмъ я не мошенникъ? Я все могу!»

Сабри-бей, увидавъ прекрасный блый коверъ нашъ, представился изумленнымъ и спрашивалъ почти съ неудовольствіемъ:

— Что такое это? Зачмъ, скажите, такое безпокойство?

Но я продолжалъ рчь мою твердо и, воодушевляясь, прибавилъ въ нее еще нсколько моихъ собственныхъ цвтовъ, напримръ: «на память объ Эпир, котораго жители, съ своей стороны, никогда не забудутъ отеческаго управленія Рауфъ-паши и его благородныхъ помощниковъ!»

Взоръ Сабри-бея становился все пріятне и пріятне, улыбка радости смнила на лиц его выраженіе притворной досады; онъ взялъ меня за руку и сказалъ:

— Коверъ этотъ будетъ мн столь же дорогъ, сколько могъ быть дорогъ подарокъ родного отца моего. Такъ скажи, другъ мой, отъ меня родителю твоему.

Я съ восхищеніемъ поспшилъ домой.

Осудить мн Сабри-бея за взятку тогда и на умъ не приходило. Я не задавалъ себ вопроса: «слдуетъ ли брать или нтъ, когда хорошіе люди даютъ?» Я и не подозрвалъ даже, что такой вопросъ возможенъ. И если бы тогда у меня кто-нибудь спросилъ, я бы отвчалъ: «это не взятка, не лихоимство неправеднаго судьи; это даръ, это искреннее приношеніе пріязни, въ надежд на будущее защитничество, въ надежд на будущій трудъ ласковаго и образованнаго чиновника». Что же тутъ худого?

Таково было мое первое знакомство съ турками въ Янин.

Ты видишь, что оно не было ни страшно, ни особенно печально или оскорбительно.

V.

Изъ христіанъ, я сказалъ уже теб прежде, у отца моего было въ Янин много старыхъ знакомыхъ; съ другими онъ познакомился въ этотъ пріздъ; и насъ постили многіе изъ нихъ тотчасъ по прізд нашемъ, и мы были у многихъ. Архонтовъ настоящихъ янинскихъ, природныхъ яніотовъ, напыщенныхъ своимъ городскимъ происхожденіемъ, и многихъ богатыхъ загорцевъ, ессалійцевъ, жившихъ въ Янин, я видлъ за эти дв-три недли или у нихъ самихъ, или у насъ, или въ церкви, или въ пріемной преосвященнаго Анима янинскаго, или на улиц. Видлъ стараго предателя Стеріо Влахопуло, котораго вс боялись и которому вс кланялись. Не задолго еще предъ нашимъ пріздомъ онъ помшалъ достроить зданіе для училища въ родномъ своемъ город, увривъ турокъ, что это училище только для вида, а въ самомъ дл будетъ боевымъ пунктомъ, зданіемъ, изъ котораго христіанамъ легче будетъ въ случа возстанія поражать низамовъ, заключенныхъ въ маленькой цитадели. Мн показали также и одного загорскаго патріота нашего, который такъ былъ строгъ и скупъ для себя и для домашнихъ своихъ, что жена его иногда не могла подать безъ него варенья и кофе гостямъ; ибо онъ и ей не всегда доврялъ ключи отъ провизіи. Но этотъ скупой человкъ жертвовалъ сотни лиръ на учрежденіе эллинскихъ школъ въ Загорахъ, на починку нашихъ сельскихъ дорогъ и мостовъ. Видть обоихъ этихъ людей было очень поучительно. Загорецъ былъ скупъ для себя и для всхъ людей, но щедръ для отчизны. Влахопуло былъ предатель отчизны своей, особенно когда его раздражали люди сильные противной ему партіи, но зато онъ былъ нердко добръ и щедръ къ людямъ бднымъ, ко всмъ тмъ, кто не могъ или не хотлъ бороться противъ его вліянія.