Одиссей Полихроніадесъ

— Нтъ, ты не знаешь скорбей нашихъ… Ты думаешь, что знаешь, ибо у тебя сердце мягкое, христіанское, благочестивое. Вотъ ты и жалешь иногда старика; думаешь, «трудно бдному старику!» А какъ трудно, почему — ты сердца моего не можешь понять… Скорбь мою, ты, мірской человкъ, едва ли можешь понять. Взгляни на этихъ богатыхъ яніотовъ. Раздоры, вражда, я теб говорю, зависть! Суммы, пожертвованныя благодтелями Эпира на добрыя дла, нехорошо расходуются. Ужасный грхъ! Простой народъ нашъ янинскій тоже раздачей этой денежной избалованъ. Все онъ бденъ, все онъ жалуется. Молодые работники наши отчаянные люди: разбойники, ножеизвлекатели. Турокъ самихъ не боятся. Не такъ давно одинъ молодецъ ножомъ издали грозился старику Бакыръ-Алмазу на праздник, чтобъ и ему дали денегъ при раздач. Влзъ на камни и показалъ Бакыръ-Алмазу ножъ. Должны были и ему дать, хотя онъ молодъ и крпокъ. Но Бакыръ-Алмазъ вытребовалъ для него денегъ: «Не то, чтобъ я его боялся, говоритъ, а не хорошо благородному человку съ такимъ разбойникомъ дла имть». А турки свое, а консулы свое, а наши попы и монахи, тоже и они не ангелы, самъ знаешь! Наши люди говорятъ: «Когда же у насъ колокола будутъ звонить? пора бы гатти-гумайюнъ исполнять!» А турки янинскіе говорятъ: «Погибнемъ вс, а проклятаго звона гяурскаго не услышимъ!» Трудно архіерею въ Турціи, трудно! Къ кому пойти о колоколахъ просить? съ кмъ дружбу сводить митрополиту? Съ русскими? и турки, и англичане, и французы крикъ и шумъ поднимаютъ… Патріархъ совтуетъ осторожность, среднимъ «царскимъ путемъ итти!» Какъ же это итти? попросить западныхъ представителей о колоколахъ? Скажу теб: и сердце не расположено; я человкъ старый, изъ тхъ еще ржавыхъ людей, которые говорили, что лучше чалму въ Царьград видть, чмъ митру папскую… А къ тому же, пойду я къ англичанину — русскаго оскорблю! И этого не хочу, и не должно. А яніоты меня осуждаютъ… Митрополитъ у нихъ виноватъ все!.. Одинъ изъ нихъ недавно сказалъ: «Хорошо, что у протестантовъ епископы женатые! и апостолъ говоритъ: «Епископъ долженъ быть одной жены мужъ…» Монахи люди жесткіе и семейныхъ длъ не понимаютъ ничуть».

— А что сами они длаютъ, я теб скажу сейчасъ: Приходитъ ко мн недавно протосингелъ мой и говоритъ: «Посмотрите, что у насъ въ Янин длается… Старая вдова Алексина дочь свою хочетъ за турка отдать». Я посылаю за вдовой. Нейдетъ. Послалъ за ней кавасса, насильно привели. Привела съ собой и дочь. Женщина смлая; остановилась вотъ тутъ въ дверяхъ, взяла дочь за руку и закричала не женскимъ голосомъ, а лютымъ: «Отче! видишь ты сироту?» — Я говорю: вижу. Она опять: «Отче! видишь ты сироту?» Я опятъ говорю ей кротко: «Вижу, благословенная, вижу!» — «Возьми же ее; я уйду и откажусь отъ нея. Ты ей будь отецъ, если ты не дашь мн воли судьбу ей сдлать…» Я и такъ ей и иначе говорю; нтъ силъ. «Видишь ты сироту?» — Вижу. «Ну, возьми ее». Шумъ, крикъ, двушка плачетъ, скандалъ великій! Въ чемъ же дло? А вотъ въ чемъ. Люди они точно бдные, отца нтъ; домикъ только есть одинъ и больше ничего; кром этой старшей дочери еще есть шестеро дтей. Пришла она предъ послднею раздачей милостыни къ Куско-бею и говоритъ: «Дайте мн на приданое сколько можно изъ благодтельскихъ суммъ, я нашла ей жениха». А Куско-бей отвчаетъ…

Тутъ архіерей остановился и посмотрлъ на меня… Отецъ хотлъ было удалить меня, но старецъ одумался и сказалъ: «Нтъ, пусть и онъ слышитъ все; пусть учится отличать добро отъ зла съ раннихъ лтъ!..» И продолжалъ: