Одиссей Полихроніадесъ

— Куско-бей говоритъ ей на это: достану ей двойное приданое, пусть ночуетъ тамъ, гд я ей скажу. Ушла вдова. Къ другому, и другой то же: «я ей и своихъ прибавлю». Третій, постарше, говоритъ: «У архіерея проси, я не знаю этого». Еще одинъ, тотъ говоритъ: «И бдне васъ есть, у Куско-бея проси». Бакыръ-Алмазъ сказалъ: «Радъ бы, но одинъ безъ другихъ и я не могу общать». По несчастію увидалъ въ это время дочь ея одинъ вдовый турокъ; человкъ лтъ тридцати, не боле; хозяинъ, лавочку на базар иметъ. Понравилась турку двушка, онъ и говоритъ вдов: «Не ищи для дочери приданаго, я ее возьму такъ. Въ вр же я, клянусь теб, я стснять ее не буду. И церковь, и постъ, и все ей будетъ на свобод. Даже и попу приходскому, старику, не возбраню входъ въ жилище мое». Посуди, каково искушеніе? и посуди еще, каковъ скандалъ? Лукавая женщина въ этотъ первый разъ мн ничего не сказала искренно, а ушла отсюда и оставила тутъ дочь, закричала на нее: «Проклятіе мое, если отсюда за мною пойдешь!» Долго сидла сирота и плакала здсь на лстниц. Насилу старуха одна и кавассъ увели ее домой. «Чтобы не прокляла меня мать», боится сердечная. «На насъ грхъ, на насъ!» сказали мы ей вс. Потомъ призвалъ я ихъ съ матерью при старшинахъ и при всхъ сталъ уговаривать ее, чтобы не выдавала замужъ за турка. Тогда-то она стала вдругъ какъ львица лютая и съ великимъ гнвомъ обличила при мн всхъ старшинъ. Врь мн, что отъ стыда я въ этотъ часъ не зналъ, что мн сказать и что длать. Больше всхъ она обличала этого Куско-бея, и онъ не находилъ уже словъ въ свое оправданіе; только гладилъ бородку свою, плечами пожималъ и, обращаясь ко мн, говорилъ презрительно: «Клевета, святый отче, одна клевета. Все это отъ простоты и неразвитости происходитъ. Женщина неученая и неграмотная. Все это отъ того недостатка воспитанія, которымъ страдаетъ нашъ бдный народъ…» Другіе ему не возражаютъ. Однако ршили ей дать хорошее приданое, и она отказала турку и выдала теперь дочь за одного бднаго христіанина. Что ты на это мн скажешь, благословенный другъ мой?

Не помню, что сказалъ на это архіерею отецъ мой; я былъ потрясенъ негодованіемъ, слушая это, и съ удивленіемъ вспомнилъ о презрніи, которое питалъ къ архонтамъ этотъ, казалось бы, столь легкомысленный и безумный Коэвино.

На время я совершенно перешелъ на его сторону и готовъ былъ признать его умнйшимъ и справедливйшимъ изъ людей.

Въ ту минуту, когда, уходя изъ митрополіи, мы спускались съ лстницы, на двор послышался какой-то шумъ, раздались крики и мужскіе и женскіе. Мы увидли у порога толпу; служители архіерея, старухи, нищіе, дти окружили осла, на которомъ лежала, испуская жалобные вопли, молодая женщина, въ простой и бдной сельской одежд. Около нея стоялъ худой, высокій, тоже бдно одтый мужчина; лицо его было ожесточено гнвомъ; волосы растрепаны; онъ спорилъ съ дьякономъ и произносилъ самыя ужасныя проклятія, и потрясалъ съ отчаяніемъ на груди изношенную одежду свою. Это былъ мужъ несчастной, привязанной веревками на спин осла. Такъ привезъ онъ ее изъ села; такъ сопровождаемый толпой прохалъ онъ чрезъ весь городъ до митрополіи. Мы остановились; самъ преосвященный вышелъ на лстницу.

— Что ты длаешь, варваръ, съ женою своей? — сказалъ онъ свирпому мужу.

— То, что должно ей, непотребной, длать, — отвчалъ мужъ, дерзко взглядывая на архіерея. — Я знаю свой долгъ, старче. Длай и ты должное, разведи меня съ этою блудницей, или я убью ее.

— Молчи, зврь! — воскликнулъ старецъ, поднимая на него свой посохъ.

— Пойдемъ отсюда, — сказалъ отецъ, увлекая меня за руку. Мы вышли изъ воротъ митрополіи и долго шли молча и задумчиво. Наконецъ отецъ мой вздохнулъ глубоко и воскликнулъ: «Свтъ, суетный свтъ! Земная жизнь не что иное, какъ мука!» И я вздохнулъ, и мы опять пошли молча.

Такъ пріятно началось и такъ печально кончилось это праздничное утро.

За завтракомъ докторъ немного развлекъ насъ. Онъ сталъ жаловаться на небрежное служеніе греческаго духовенства, сталъ хвалить католиковъ (наканун ужасно бранилъ ихъ за фанатизмъ), вскочилъ изъ-за стола и сперва представилъ въ лицахъ, какъ должно кадить почтительно образамъ, читать и молиться съ благочестіемъ и солидностью, а потомъ сталъ передразнивать нашихъ здшнихъ поповъ, какъ они спшатъ и не уважаютъ святыни. «Вотъ теб Христосъ!» и прыжокъ направо. — «Вотъ теб Ай-Яни

37» и прыжокъ налво!

Отецъ уговаривалъ его перестать кощунствовать, говорилъ: «Грхъ, Коэвино, грхъ». Но отъ смха воздержаться и онъ не могъ; я же до слезъ смялся.

Докторъ, наконецъ, усталъ, слъ опять за столъ и сказалъ: «Не мн грхъ, а тмъ, кто дурно литургисуетъ; не мн грхъ. Бдный старикъ архіерей все-таки лучше ихъ всхъ. Онъ и служитъ въ церкви хорошо, благолпно. Я его за это уважаю. Къ тому же тамъ, гд нтъ, какъ у насъ здсь, ни рыцарскихъ преданій, ни чувства чести, ни высокой учености, ни, могу такъ сказать, аристократическаго воспитанія, тамъ остается одно — религія. Архіерей человкъ истинно религіозный; а эти архонты… эти архонты…