Огонь под пеплом

— Монсеньор, — заговорил другой судья (тщеславный архиканцлер, которого полагалось на публике величать Светлейшим Высочеством, разрешал приватно обращаться к нему «монсеньор»), — в Париже существует комиссия из кардиналов, архиепископов и епископов, занимающаяся церковными вопросами…

— Это не суд! — возразил Камбасерес. — Церковный суд для того и создавался, чтобы разбирать подобные дела.

— Да, князь, но только между частными людьми, тогда как высокое достоинство затронутых особ не позволяет Церковному суду считать себя компетентным…

— Это еще почему? Разве его величество не может, если пожелает, предстать перед судом, который он сам же и учредил для своих подданных? Кто оспорит это его право?

— Никто, — согласился Рюдемар, — однако это против обычая, мы не можем считать себя судьями ему. Мы готовы на всё, чтобы доказать его величеству нашу преданность, но при условии, что о нашей дерзости никто не узнает, а наша совесть будет покойна. Поручая нам дело столь великой важности, вы выставляете нас на позорище…

— Да мы вовсе не хотим, чтобы суд проходил публично! — воскликнул Камбасерес. — Еще не хватало, чтобы об этом проведали английские газеты. Мы требуем от вас соблюдения строжайшей тайны. Каждый напишет свое мнение и передаст его министру по делам культа. И всё.

Князю Карлу Филиппу цу Шварценбергу в Париж.

Вена, 25 декабря 1809 года.

Господин посол,

Если развод Наполеона состоялся, Вас, возможно, начнут прощупывать насчет союза с австрийским домом. Я знаю партию в Париже, которая напрямую займется этим делом, употребив все усилия к его осуществлению. Это партия, которая уже давно стремится установить пределы для потрясений в Европе.

Граф Клеменс фон Меттерних.

* * *

Подержав в руках кричащее выгибающееся тельце, Юзеф Понятовский вернул его кормилице. У него есть сын. Конечно, Зося не ангел чистоты и не может считаться образцом верности, но этот ребенок точно от него. Старик Винцентий Чосновский ни за что не признает его своим, он уже давно добивается развода с Зосей. В церковной книге мальчика записали Каролем Юзефом Морицем По-нятыцким. Князь даже не может дать ему свою фамилию. Какое наследство получит его сын?

В тот день, когда маленький Юзеф появился на свет, польское войско вступило в Варшаву — через триумфальную арку с именами Понятовского, Домбровского, Сокольницкого, Каминского и других и с надписью золотыми буквами: «Здесь шел Ян Собеский, вернувшись из Вены». Князя Юзефа не было среди гордо гарцевавших кавалеристов в сине-красных мундирах с белыми воротниками и пышными султанами на польских шапках, он приехал в Замок один, никем не узнанный. Понятовский не смел ставить себя наравне с Яном Собеским.

О разгроме турок под Веной в 1683 году помнил каждый поляк, но только из песен и устных преданий — о бравых крылатых гусарах, о польских богатырях, разивших басурман, о храбром короле Яне, сказавшем после битвы: «Venimus, vidimus, Deus vicit»[8]. На самом же деле кавалерия вступила в бой уже ближе к вечеру и обрушилась с холмов на противника, измотанного целым днем сражения с пехотой. Но даже не это главное. Пока Священная лига сражалась с турками, христианнейший король Людовик Великий захватил Люксембург, Эльзас и Страсбург, разорив юг Германии. Речь Посполитая, спасительница Австрии, не приобрела ровным счетом ничего — разве что чувство гордости и сюжеты для картин. Не прошло и ста лет, как три орла — австрийский, прусский и российский — слетелись клевать польского и рвать из него клочья мяса. Истерзанный, прогнанный с насиженных мест польский орел камнем бросался на врагов орла французского, надеясь залечить свои раны в сени его крыльев, однако ран всё больше, а надежды тают на глазах. Полякам вернули клочок их земли, но не оставили даже имени! В официальных документах их теперь называют «варшавцами».

Наполеон разводится с Жозефиной; ходят слухи, что он собирается жениться на принцессе — русской или австрийской. А как же Польша? Как же его уверения в том, что он не успокоится, пока Польша не будет восстановлена?